Мой большой удобный тарантас и крупный багаж я оставил пока у г-на фон Кубе, запасся для себя и для спутника хорошими казачьими седлами, упаковал самое необходимое в мягкие кожаные вьюки и в легком тарантасе г-на фон Кубе, вместе с г-ном Моэтусом и Петькой, казачонком из Кары, выехал из Читы за 300 километров в Агинскую думу к тамошнему тайше, родоначальнику. Рассчитывая, что в степях можно будет и поохотиться, мы захватили два дробовика и два винчестера, а вдобавок везли провиант и всевозможные подарки для хозяев.
Бурят уже предупредили о моем приезде, и по прибытии меня ждала просторная новая юрта со всеми положенными удобствами. Встречал нас не только тайша Агинской думы, но и трое других тайшей бурятского народа.
Сначала меня провели в мою юрту, где помимо бурятской постели из войлочных одеял и шкур барсов имелась европейская походная койка, несколько складных стульев и стол. Большая, до блеска начищенная латунная миска, над которой висел необычайно изящный медный кувшин с богатым чеканным орнаментом, была приспособлена для меня, европейца, в качестве умывальника, так как сами буряты не умываются. У другой стены юрты, напротив умывальника, стоял ларец с консолями, где на шелковых хадаках были расставлены драгоценные бурханы — бронзовые фигурки будд, жертвенные чаши и иные предметы, относящиеся к ламаистскому обряду. Два высоких канделябра с толстыми восковыми свечами, какие обычно используют разве что в православных церквах, красовались по бокам стола; в середине юрты гостеприимно пылал очаг, а над ним висел чайник, где всегда варился чай. И повсюду множество низких сидений из войлочных одеял и мехов — для гостей. Стены сплошь увешаны тибетскими и китайскими шелками, так что все в целом производило типично монгольское, но притом праздничное впечатление.
Большое количество бурят — мужчин и женщин — выехало мне навстречу верст за тридцать, но уже от самой границы их территории, где я менял лошадей, меня постоянно сопровождали форейторы, и через каждые 20–30 километров я находил свежую подставу, хотя почтовых станций там не было.
В Агине перед юртой меня встречали четверо тайшей в праздничном платье, украшенном золотою цепью, на которой висела золотая же медаль с портретом императрицы Екатерины II. Каждый держал у руках большой шелковый хадак, на коем по русскому обычаю подал мне хлебец и соль в серебряной солонке.
Агинский тайша выступил вперед и приветствовал меня короткой речью как гостя и представителя генерал-губернатора, высказав надежду, что мой визит будет для всех нас радостным и благословенным. Далее он осведомился о здравии царя и царского семейства, затем о здравии генерал-губернатора и его семейства, а под конец о здравии моих родителей и моих стад; при этом я поневоле отметил, что читинского губернатора он не упомянул.
Г-н Моэтус все это мне перевел, а также передал тайше на беглом бурятском мою благодарность за дружеский прием. Засим были представлены трое других тайшей, и все четверо проводили меня в юрту, просили располагаться как дома и в случае, если чего-то недостает, непременно высказать мои пожелания, каковые будут тотчас исполнены. В заключение они просили сообщить, когда можно будет препроводить меня на торжественный пир к тайше.
Кроме юрты, разбитой лично для меня, в мое распоряжение предоставили еще две; одна служила кухней, вторая — жильем для моей свиты. В кухонной юрте, как я увидел, хозяйничали несколько женщин и мальчиков, выделенных мне в качестве прислуги. Возле юрты были привязаны четыре хорошие, оседланные лошади, в том числе особенно крупный и красивый рыжий жеребец — его предоставила мне жена тайши. Жеребец этот был превосходный иноходец, легко позволял сесть на себя верхом и оказался очень удобным средством передвижения, так как пешком буряты вообще не ходят — выйдя из юрты, всяк тотчас вскакивает на коня.
Мой казачок Петька уже подружился с рыжим жеребцом, оседлал его моим новым седлом, но оставил роскошную уздечку с кораллами в серебряной оправе. Для себя он тоже успел выбрать одну из четырех лошадок, тщательно опробовав каждую, а заодно оседлал лошадь и для г-на Моэтуса. Школа, пройденная у Самсона и Орлова, явно принесла добрые плоды.
Хотя юрты тайшей находились всего в сотне-другой шагов от моей, я, соблюдая церемониал, сел на жеребца и поехал к тайше верхом. Когда я спешился, он держал мне стремя, а затем провел в свою юрту, где нас ожидал над очагом жаренный на вертеле барашек. Первым делом мне подали чашку так называемого чая, точнее похлебки из молока, кирпичного чая, талкана, т. е. просушенной ячменной муки, и бараньего сала. Когда мы с переводчиком поместились на возвышенных сиденьях, а четверо тайшей сели на пятки, прежде всего началась бесконечная беседа. Мы расспрашивали друг друга о благополучии родителей и дедов, живы ли они, здоровы ли, в каком возрасте, много ли у них скота, здоров ли скот, хорошо ли молодняк перенес весну и проч., и проч. Я поражался, как прекрасно г-н Моэтус еще в Петербурге изучил церемониал, благоприличное с точки зрения бурят поведение и салонные манеры. Только сидеть на пятках он еще не умел. К изумительно вкусному барашку подавали в маленьких чашечках горячую араку. Она была менее сивушная, чем та, какую я отведал в Каре, но как напиток все же малоприятная. В заключение подали бутылку шампанского и разлили его в те же чашки, из которых пили чайную похлебку.
Вместе с шампанским мне передали внушительный пакет, завернутый в шелковый хадак, с просьбой принять этот дар от всего бурятского племени. Открыв пакет, я увидел новенькие красивые сторублевки, и было их там, наверное, тысяч на десять. Я поблагодарил за доброе намерение и взял хадак, драгоценное же содержимое вернул, пояснив, что дорогих подарков от них принимать не стану, ибо генерал-губернатор прислал меня именно затем, чтобы я был его зорким оком и чутким ухом и мог представить ему подлинную картину их жизни. Тогда они спросили, правда ли, что у них задумали отобрать землю и всех их сделать казаками. Я вынужден был подтвердить, что слух справедлив, но решение генерал-губернатор примет, только тщательно взвесив, можно ли осуществить сие без ущерба для благополучия и процветания бурят. Когда я не взял деньги, бедняги очень изумились и испугались; они явно считали, что означенный слух пущен лишь затем, чтобы высшие правительственные чиновники через меня получили от них изрядные денежные суммы. В тот же вечер агинский тайша один навестил меня в моей юрте и принес, пожалуй, втрое большую пачку сторублевок, извинившись, что первый подарок оказался бедноват; в большом количестве у них не нашлось новых купюр, а старые, грязные они дарить не хотели. Когда я отклонил и этот дар, бедняга пришел в отчаяние и успокоился, только когда Моэтус подробнее рассказал ему о моем задании и сообщил, что генерал-губернатор не одобряет планов губернатора Хорошхина.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
