XXI
Когда уѣхала моя госпожа, я вспомнилъ на досугѣ о приставѣ Коффѣ, который, сидя въ уютномъ уголкѣ передней, рылся въ своей записной книгѣ и саркастически подергивалъ губами.
— Что, или дѣлаете свои замѣтки? спросилъ я.
— Нѣтъ, отвѣчалъ приставь Коффь, — смотрю, какое слѣдственное дѣло стоить теперь на очереди.
— О! воскликнулъ я. — Неужто вы думаете, что здѣсь все уже кончено?
— Я думаю, вопервыхъ, отвѣчалъ приставъ, — что леди Вериндерь одна изъ умнѣйшихъ женщинъ въ Англіи, а вовторыхъ, что розами пріятнѣе заниматься нежели алмазомъ. Гдѣ садовникъ, мистеръ Бетереджь?
Я видѣлъ, что отъ него не добьешься болѣе ни слова насчетъ Луннаго камня. Онъ утратилъ всякій интересъ къ слѣдствію и пошелъ искать садовника. Часъ спустя изъ оранжереи уже послышалась ихъ нескончаемые споры о шиповникѣ.
Между тѣмъ мнѣ предстояло освѣдомиться, не измѣнилъ ли мистеръ Франклинъ своего рѣшенія уѣхать съ послѣобѣденнымъ поѣздомъ. Узнавъ о совѣщаніи, происходившемъ въ комнатѣ миледи, и объ его исходѣ, онъ немедленно рѣшился ждать новостей изъ Фризингалла. На всякаго другаго человѣка подобная перемѣна въ планахъ не произвела бы никакого впечатлѣнія, но мистера Франклина она совершенно перевернула.
При такомъ излишкѣ свободнаго времени, какой оставался у него впереди, онъ сдѣлался неугомоненъ, и всѣ его заграничные коньки повыскакали одинъ за другомъ, какъ крысы изъ мѣшка.
Представляя собой нѣчто въ родѣ хамелеона, у котораго къ существеннымъ чертамъ англійскаго характера примѣшивалась нѣмецкіе, англійскіе, французскіе оттѣнки, онъ безъ устали сновалъ по всему дому, не имѣя на другой темы для разговора, кромѣ жестокаго обращенія съ нимъ миссъ Рахили, ни другаго слушателя, кромѣ меня. Я, напримѣръ, нашелъ его въ библіотекѣ, сидящаго подъ картой современной Италіи. Не находя другаго выхода изъ постигшаго его горя, онъ старался по крайней мѣрѣ излить его въ словахъ.
— Я чувствую въ себѣ много прекрасныхъ стремленій, Бетереджъ, сказалъ онъ, — но на что я обращу ихъ теперь? Во мнѣ есть зародыши многихъ превосходныхъ качествъ, которыя могли бы развиться лишь при содѣйствіи Рахили! Но что я буду дѣлать съ ними теперь?
Затѣмъ онъ такъ краснорѣчиво описалъ мнѣ свои отвергнутыя достоинства и потомъ сталъ такъ трогательно сокрушаться надъ своею судьбой, что я изъ всѣхъ силъ придумывалъ что бы мнѣ сказать ему въ утѣшеніе. Вдругъ прошло мнѣ въ голову, что въ настоящемъ случаѣ всего удобнѣе было бы пустить въ ходъ Робинзона Крузо. Я поспѣшно заковылялъ въ свою комнату и немедленно вернулся съ этою безсмертною книгой. Глядь, а библіотека уже пуста. Только карта современной Италіи уставилась на меня со стѣны, а я въ свою очередь уставился на карту современной Италіи. Заглянулъ въ гостиную. Вижу, что на полу лежитъ платокъ мистера Франклина; ясное доказательство, что онъ недавно только промчался тутъ; но и пустая комната съ своей стороны говорила также, что онъ уже направилъ свои шага въ другое мѣсто. Сунулся въ столовую, и вижу, стоитъ Самуилъ съ бисквитомъ и рюмкой хереса въ рукахъ, безмолвно вопрошая пустое пространство.
Только минуту тому назадъ мистеръ Франклинъ порывисто дернулъ за звонокъ, чтобы спросить себѣ прохладительнаго питья. Но въ то время какъ Самуилъ со всѣхъ ногъ кинулся исполнять его приказаніе, а звонокъ продолжалъ еще звенѣть и колебаться, мистеръ Блекъ былъ уже далеко. Нечего дѣлать, я толкнулся въ чайную, и тутъ-то наконецъ нашелъ мистера Франклина. Онъ стоялъ у окна, чертя гіероглифы по отпотѣвшему стеклу.
— Васъ ждетъ хересъ, сэръ, сказалъ я. Но разговаривать съ нимъ было, кажется, такъ же безполезно, какъ и обращаться къ одной изъ четырехъ стѣнъ; онъ погрузился въ неизмѣримую бездну своихъ размышленій, откуда не было никакой возможности извлечь его. «Какъ вы объясняете себѣ поведеніе Рахили, Бетереджъ?» былъ полученный мною отвѣтъ. Не зная, что сказать на это, я подалъ ему Робинзона Крузо, въ которомъ, по моему твердому убѣжденію, нашлось бы нужное объясненіе, еслибы только онъ далъ себѣ трудъ поискать его. Мистеръ Франклинъ закрылъ Робинзона Крузо и тутъ же пустился въ свою англо-германскую тарабарщину.
— Отчего же не вникнуть въ это дѣло поглужбе? сказалъ онъ, точно какъ будто и противной необходимости такого анализа. — На кой чортъ теряете вы терпѣніе, Батереджъ, когда только съ помощью его мы можемъ добраться до истины. Не прерывайте меня. Поведеніе Рахили станетъ намъ совершенно понятнымъ, если, руководясь справедливостью, мы взглянемъ на дѣло сперва съ объективной точка зрѣніи, потомъ съ субъективной, и наконецъ, въ заключеніе, съ объективно-субъективной. Что узнаемъ мы въ такомъ случаѣ? Что пропажа Луннаго камня, случившаяся въ прошлыя четвергъ утромъ, повергла Рахиль въ состояніе нервнаго раздраженія, отъ котораго она и до сихъ поръ еще не оправилась. Надѣюсь, что пока вамъ нечего возражать противъ моего объективнаго взгляда. Прекрасно, такъ не прерывайте же меня. Разъ убѣдившись въ состояніи нервнаго раздраженія Рахили, могла ли мы ждать, чтобы поведеніе ея съ окружающими осталось такимъ, какимъ оно было при другихъ обстоятельствахъ? Объясняя такомъ образомъ ея поступки на основаніи ея внутреннихъ ощущеній, до чего доходимъ мы? Мы доходимъ до субъективной точки зрѣнія. Да лучше, и не пытайтесь оспаривать меня, Бетереджъ. Хорошо; что же дальше? Боже праведный! Само собою разумѣется, что отсюда проистекаетъ объективно-субъективный взглядъ на дѣло. Рахиль, собственно говоря, не Рахиль, а отвлеченная личность. Но могу ли я оскорбиться несправедливымъ со мною обращеніемъ отвлеченной личности? Само собою разумѣется, что нѣтъ. При всемъ вашемъ неблагоразуміи, Бетереджъ, врядъ ли и вы обвините меня въ подобной щепетильности. Ну, и что же можно изъ всего этого вывесть? То, что на зло нашимъ проклятымъ узкимъ англійскимъ воззрѣніямъ и предразсудкамъ, я чувствую себя совершенно спокойнымъ и счастливымъ. Гдѣ же мой хересъ?
Голова моя между тѣмъ до того отупѣла, что я самъ не могъ различатъ: моя ли это голова, или голова мистера Франклина. Въ этомъ жалкомъ положеніи я приступилъ къ исполненію трехъ, какъ мнѣ казалось, чисто-объективныхъ вещей. Вопервыхъ, я принесъ мистеру Франклину его хересъ; потомъ удалился въ свою комнату и, наконецъ, усладилъ свою душу наипріятнѣйшею и наиуспокоительнѣйшею трубочкой, какую я когда-либо выкуривалъ въ своей жизни. Не думайте однако, чтобъ я такъ дешево отдѣлался отъ мистера Франклина. Изъ чайной заглянувъ въ переднюю, онъ, наконецъ, пустился въ людскую, и ощутивъ запахъ моей трубки, вдругъ вспомнилъ, что онъ пересталъ курить изъ глупой уступчивости желаніямъ миссъ Рахили. Въ одно мгновеніе ока онъ влетѣлъ ко мнѣ съ сигарочницей въ рукахъ и, съ свойственнымъ ему французскимъ легкомысліемъ, и остроуміемъ, снова принялся развивать свою неисчерпаемую тему.
— Дайте-ка мнѣ огня, Бетереджъ, сказалъ онъ. — Можно ли допустить, чтобы человѣкъ, столько лѣтъ занимающійся куреніемъ табаку, какъ я, не открылъ до сихъ поръ на днѣ сигарочницы цѣлой системы обращенія мущинъ съ женщинами? Слѣдите за мной неуклонно, и я докажу вамъ это въдвухъ словахъ. Представьте себѣ, что вы выбираете сигару, закуриваете ее, а она обманываетъ ваши ожиданія. Что вы дѣлаете въ такомъ случаѣ? Вы бросаете ее и берете другую. Теперь замѣтьте примѣненіе этого правила къ женщинамъ! Вы выбираете женщину, стараетесь сблизиться съ ней, а она разбиваетъ ваше сердце. Безумецъ! воспользуйтесь наставленіями вашей сигарочницы. Бросьте ее, и возьмите другую!
Услыхавъ это, я покачалъ головой. Ловко было придумано, нечего сказать; но мой собственный опытъ противорѣчилъ этой системѣ.
— При жизни покойной мистрисъ Бетереджъ, оказалъ я, — мнѣ часто хотѣлось примѣнить къ дѣлу вашу философію, мистеръ Франклинъ. Но, къ сожалѣнію, законъ настаиваетъ на томъ, чтобы разъ выбравъ себѣ сигару, вы докуривали ее до конца, и говоря это, я подмигнулъ ему глазомъ.
Мистеръ Франклинъ расхохотался, и мы оба остались въ игривомъ настроеніи двухъ веселыхъ сверчковъ, до тѣхъ поръ, пока не заговорила въ немъ новая сторона его характера. Въ такой-то бесѣдѣ проводили мы время съ моимъ молодымъ господиномъ въ ожиданіи новостей изъ Фризингалла (между тѣмъ какъ приставъ Коффъ ведъ съ садовникомъ нескончаемые споры о розахъ).
Кабріолетъ вернулся домой цѣлымъ получасомъ ранѣе нежели я ожидалъ. Рѣшившись на время остаться въ домѣ своей сестры, миледи прислала съ грумомъ два письма, изъ которыхъ одно было адресовано къ мистеру Франклину, а другое ко мнѣ.
Я отослалъ письмо мистера Франклина въ библіотеку, куда онъ вторично забрелъ, безцѣльно снуя по дому; свое же прочиталъ у себя въ комнатѣ. При вскрытіи пакета, я выронилъ оттуда банковый билетъ, которыя извѣстилъ меня (прежде нежели я узналъ содержаніе письма), что увольненіе пристава Коффа отъ производства слѣдствія о Лунномъ камнѣ было уже теперь дѣломъ рѣшеннымъ.
