Как обычный мальчишка мог быть настолько сильным, чтобы сопротивляться ей, наделенной силой прайма героине? Жрица дернула еще раз, повела жезл в сторону, намереваясь стукнуть нахала о стену храма, но вор держал крепко.
Ллин чувствовал необычный прилив сил. Накатило ощущение собственной непобедимости, казалось, что ему на плечи легли чьи-то незримые руки, вдохновляющие его, помогающие в этом неравном бою.
— На помощь! — позвала жрица, и Ллин расхохотался.
Даже героиня со всей своей не могла противостоять ему и его Удаче, и просила помощи, признаваясь в собственной слабости. Это была чистая победа.
— Помоги мне, Тезарио! Стража!!!
Все еще смеясь, Ллин дернул на себя жезл и выкрутил противнице руки. Жрица ойкнула и выпустила из рук свое оружие.
Кинжал белой маски глубоко застрял в спине рокота, потонув в горе мышц и жировых складок. Сочившийся из раны ручеек крови, казалось, ничуть не останавливал героя, а скорее наоборот — еще больше раззадоривал.
Вергилий крутился так быстро, как получалось, топая ногами и молотя по земле боевыми перчатками, но никак не мог догнать исчезающего убийцу, который неизменно появлялся у него за спиной и жалил его своим длинным мечом, оставляя неглубокие, но многочисленные порезы.
— На помощь! — раздался совсем рядом женский голос.
Убийца остановился на мгновение, повернув голову в сторону храмовой стены, и тут же поплатился за свою глупую ошибку. Боевая перчатка впечатала незадачливого героя в землю, а затем опустилась снова, обрывая на середине его жалобное «Кх-х-ха».
— Раздавлю-у-у-у! — громыхал Вергилий, топая ногами по уже опустевшему балахону, на сотни мелких осколков круша потерявшую хозяина белую маску.
Он все топтал и топтал поверженного противника, а его уже окружали длинные алебарды стражников Тотоола.
— Раз! Дав! Лю? — вопросительно окончил слово Вергилий, заметив, наконец, направленные на него острия.
Рокот осмотрелся вокруг, но не заметил ни Ллина, ни Алессы — никого кроме окружавшей его стражи. Стражники тряслись от страха, но были полны решимости остановить разбушевавшегося героя. Даже Алесса куда-то пропала.
— Вергилий не хочет убивать маленьких людей, — решил рокот, складывая у ног свои перчатки. — Вергилий сдается!
Когда зрение, наконец, полностью вернулось, Алесса оглядела внутренний двор храма.
Этот бой был выигран и проигран одновременно. Ее пантера, ее любимая сестра, была еще жива и сражалась до последнего, царапая слабеющими лапами защищавшего свое горло принца воров. Но ее конец был уже близок — из спины кошки, прямо между лопаток виднелся сияющий синим пламенем клинок противника.
Вергилий победил своего врага, но впал в безудержную ярость и не замечал, как его окружает стража Тотоола. Возможно, он сможет убить десяток обычных людей, возможно, даже несколько десятков, но, в конце концов, стражники победят, взяв его не силой, но количеством.
Она должна была встать рядом с ним. Так должен был бы поступить командир любого отряда, отвечающий за своих подчиненных. Сразиться с противниками, отомстить за гибель сестры, может быть даже убить этого нахального Тезарио, затолкав обратно в глотку его наглую ухмылку. Но вместо этого Алесса высоко подпрыгнула и перелезла через храмовую стену, ухватившись за ее край.
Задание лорда Раэля было намного важнее любых ее «хочу», «желаю» и «должна была».
Где была помощь? Куда смотрит Селеста?!
Тезарио с трудом откинул в сторону затихшее тело пантеры и скривился, рассматривая многочисленные порезы на руках, плечах, открытой груди. Весь залитый кровью — как чужой, так и своей собственной, он с трудом поднялся на ноги.
Дрессировщица куда-то исчезла, а быстро заполнившая пустынный храмовый дворик стража с опаской окружала топчущего жалкие останки Мадагры рокота.
Не чувствуя исцеления и поддержки, Тезарио полагал, что Селеста занята, помогая Мадагре, но теперь видел, что ошибался. Так какого же черта делала эта женщина?!
Селеста сидела в углу храмового дворика и плакала, обхватив руками колени. Она не была ранена, на ее плече не красовалось отметин от когтей, и ее никто не втаптывал в землю, как павшего Мадагру, но она продолжала реветь как маленькая девчонка, расцарапавшая себе коленку.
— Что случилось? — резко бросил ей подошедший Тезарио. — Почему не помогла?
— Они забрали его. Они забрали мой жезл, — сквозь слезы пожаловалась Селеста, мотнув головой в сторону выхода.
Чертыхнувшись, Тезарио рванул к внешним дверям храма и выбежал на площадь.
У него получилось! Это было невероятно! Несомненно, самое грандиозное событие в его жизни! Победить героиню, вырвать из ее рук символ веры, и сбежать безнаказанным!
Торжество собственной победы душило Ллина радостным смехом.
— Стой, мелкий ублюдок! — раздался сзади злобный голос, враз прогоняя любую веселость.
Молодой вор поднажал, ловко огибая уже начинавшую редеть толпу гуляк. Оборачиваться он не стал, не желая тратить времени на выяснение личности догонявшего. Было понятно одно — попадаться ему нельзя, поэтому Ллин бежал что было сил.
Но оторваться от преследователя никак не получалось. Хриплое дыхание позади, казалось горячим ветром, обдававшим его спину. Шум каблуков по мостовой не мог заглушить даже сходящая на нет, но все еще продолжающаяся праздничная музыка. Ллин специально бежал поближе к людям, в надежде, что преследователь не решится стрелять в него посреди толпы. Еще хранящий тепло рук жрицы, заткнутый за пояс жезл больно бился о ногу рубином в навершии и впивался в бок своим острым серебряным концом.
— Попался! — раздалось сзади.
— Сюда! — долетел до него показавшийся знакомым женский голос.
Чья-то тонкая, но удивительно сильная ладонь дернула его вниз, заставляя пригнуться, а над головой пролетел веер, ударивший его преследователя и откинувший его далеко назад.
Ллин затравленно поднял голову и встретился взглядом с такими знакомыми и такими чужими зелеными глазами.
— Это не остановит его надолго! — предупредили глаза. — Нам надо бежать. Скорее, за мной!
Тонкая женская ладошка потащила его куда-то в сторону, подальше от затихающего карнавала и изрыгающего проклятия преследователя.
— Кто ты? — на бегу спросил свою спасительницу Ллин.
— Твоя Удача, — ответила девушка.
Песня Любви
9.
Вторая песня уже затихла, и старик опустил зажатую в руке дудочку, но слушавший ее ветер никак не унимался. Он продолжал петь ее, пронзительно свистя и ударяя по воде, она стал ее продолжением. Он танцевал под нее на поверхности пруда, запуская по нему звенящие брызги, и ударялся в небеса, наполняя окрестности громовыми раскатами. Это была его песня, Песня Его Победы, и он не желал с ней расставаться.
Маленькая плавучая беседка испуганно качалась на разбушевавшихся волнах, отчаянно боясь перевернуться, но почему-то никак не могла сбежать с середины пруда. Как птица в невидимой клетке, кидалась она на прутья. Как рвущаяся на свободу бабочка билась в оконное стекло. Она хотела уплыть подальше от этого хаоса, спрятаться от обезумевшего ветра.
Длинная лодка уже давно оторвалась от нее, и теперь плавала перевернутая где-то неподалеку, оставив своей подруге-беседке только оборванную веревку, чтобы можно было на прощание хлестать ей по воде. Иногда ночной мрак разрезали сухие молнии, на мгновение освещая изможденные двухдневным концертом глаза старика, его развивающиеся белые волосы и бороду, заплеванное брызгами морщинистое лицо. Треугольную соломенную шляпу ветер уже давно сорвал с его головы, и она улетела в темную ночь. Но сожаления о потере не было, музыканта интересовала только его мелодия.
Старика, казалось, абсолютно не беспокоил ни ревущий вокруг хаос, ни шатающийся как гуляка в канун праздника бревенчатый помост. Он спокойно сидел в центре беседки с закрытыми глазами, и, казалось, глубоко спал, полностью погрузившись в собственное сознание.
— Зачем ты это сделал, Мастер? Зачем ты пробудил в нем Победу? — тихо плакали гнувшиеся к самой земле ивы на берегу.
Но старик как будто услышал их безмолвный шелест. Он в третий раз поднес к утомленным губам дудочку, и выдул тихую ноту, ударившуюся о воду и упавшую на самое дно пруда, подальше от этой странной грозы без дождя и беснующегося ветра.
Дудочка продолжала петь, не обращая внимания на ветер до тех самых пор, пока он сам не обратил свое внимание на эту новую мелодию. Заметил ее, и как будто даже чуть-чуть успокоился, убаюканный ее печалью и проникновенностью. Это была последняя песня, Песня Любви, рассказывающая о чистоте и самопожертвовании, о тайном желании и об одном, мельком брошенном взгляде любимого человека, способном зажечь искру счастья и подарить крылья.
