Придворные слушали, все еще стоя. Каждый думал: чем это все кончится?
- Однако я не для того вас пригласила, господа. Кстати, что ж вы стоите? Рейнгольд, подай министрам стульчики. Итак, дело в том, что кавалер Рондо, английский секретарь, имел нам сообщить, что иноземный граф Припрюнович... Как его, как его?
- Бруччи де Рафалович, - подсказал Левенвольд.
- Вот именно, слава тебе господи! Сей граф, он же академикус, будто бы арестован и препровожден на дыбу. Мы тут же подписали английскому тому секретарю заготовленный ордер о его немедленном освобождении...
Меншиков вскочил.
- Ваше величество! Он же шпион, его вина доказана. Он признался, что ссужал деньги офицерам, лишь бы не пришли к месту сбора...
- Признался! Да в ваших застенках и святой признается!
Шумахер залепетал про академические дипломы, про философский его камень...
- Дипломы! - набирал тон светлейший. - Ложь все его дипломы! Он изобличен в передаче совершенно секретных сведений. А философский тот камень выдуман им, чтобы сеять плевелы раздора.
Императрица усмехнулась с оттенком горечи.
- Кому-то очень не хотелось, чтобы камень тот всемогущий был преподнесен нам и даровал бы и счастье, и здоровье, и покой... Сядь, Данилыч, утихомирься. А ты, генерал-полицеймейстер, говори, твой черед.
- Согласно ордера вашего величества, граф Бруччи де Рафалович освобожден и едет к себе на родину в сопровождении личного медика вашего величества...
- Вот это дело. Ты умник, Антон.
Меншиков, понимая, что разговорам этим не будет конца, выступил решительно. Сегодня был обнаружен опаснейший мятеж. В попытке государственного переворота участвовали каторжники особой статьи из Рогервика...
Обычно сообщения такого рода действовали на Екатерину Алексеевну безошибочно. Она мертвенно бледнела, на глазах расплывалась, будто тесто: "Ах, Данилыч, ох, Данилыч, что же делать, Данилыч?"
Но на сей раз она, не расставаясь с улыбочкой, хитро прищурила глаза.
- Об том мятеже мы уже наслышаны, ваша великокняжеская светлость... И обо многом прочем: кто у кого в скрыне сидел, кто с Сонькою крутил амуры. А теперь вы все спелись против меня и разом утопили в Неве и Соньку, и философский мой камень... Слава богу, у меня есть еще верные мне люди!
Императрица со значением принялась гладить карлика по лысоватой голове. А слезы уже вовсю прыскали из ее глаз, она притопывала ножкой.
- А вы все хотите мне только зла... Да, да, - зла, зла, и зла!
Светлейший, покусывая ус, ждал, когда пройдет у монархини припадок независимости. И этот момент наступил. Она выслала всех, даже карлика, ему же велела остаться.
- Ох, Данилыч... я так несчастна, так несчастна! Отмени сегодня фейерверк и вечерний астамблей, нету у меня сил... Или пусть уж танцуют, но без меня.
9
- К вам хочет Нартов, - сказал Левенвольд. Он знал, что царица отказала уже камергеру, сам недолюбливал докучливого механика, но знал так же, что Нартов царских детей нянчил, а нравы при дворе переменчивы.
- О, господи! - простонала царица. - Не бить же мне его батогами, зови!
Левенвольд ввел Нартова, чопорно одетого и с кипой бумаг. После целования руки Нартов развернул бумагу и стал читать список учеников, принятых в гимназиум.
- Не юли, Константиныч, - остановила она. - Ради школяров ты не стал бы так пробиваться. Сказывай.
Нартов встал на колени и голосом, в котором слышался плач, просил освободить девицу Алену, дочь Грачеву, которая намедни куплена во дворец.
- Ах, ту, прачкину дочь? И не проси, Константиныч, она обещана другому.
Нартов подполз на коленях, стал целовать край ее пеньюара. Он понимает, конечно, царское слово крепко, но ведь есть и царская милость!
- Ты пожилой человек! - увещевала его императрица. - А он же совсем юный, этот карлик. У тебя небось дома куча холопов, а у него никого, один-одинешенек!
- Да ведь она, мне сказывали, она там головою бьется об стены, криком кричит. Не любит же она его!
- То есть ты хочешь сказать, она тебя любит? - усмехнулась царица. Ах, кто же из нас выходил замуж по любви?
Она заставила Нартова встать с колен, кликнула Левенвольда, велела прибавить свечей и принести ее личную шкатулку.
- Вот смотри,- показала она Нартову чертеж, который вынула из принесенной шкатулки, - архитекторы мне целый план сочинили. Свадьба карлика, каковой было не видано с 1709 года. Шествие короля самоедов со всешу-тейшею свитой. Вот тут будут собраны карлы и карлицы из всех домов столичного града. Фейерверк, сиречь потеха огненная, с изображением Купидона, сковывающего сердца, и надпись: "Аморис федере унум" (Любовь делает их едиными).
Это она произнесла наизусть, в один запал. Чувствовалось, что свадьба карлика заняла все ее воображение. Развернув другую бумажку, она по складам принялась читать стихи:
Загадка вся сия да ныне явная,
Невеста славная к тебе днесь приведется,
Два сердца, две души соединилися,
Соединенным же песнь брачная поется.
Нартов вновь пал на колени, схватил ступню императрицы, пытаясь поцеловать, а та его отталкивала.
- В конце концов, я так хочу! - она захлопала в ладоши, вызывая фрейлин. - Свадьба будет завтра утром.
И, уже ведомая в опочивальню, повернулась к Нартову, который все еще стоял на коленях.
- А тебе скажу добром, Константиныч. Не суйся ты не в свои дела. Токарь ты и есть токарь, точи себе на здоровье. А гимназиумы разные оставь Шумахеру с его немцами. Да и чего учить, чему учить? Я вон без ученья всю жизнь прожила, и слава богу!
Левенвольд подошел к ее постели, чтобы пожелать спокойной ночи, она хныкала: комарье разлеталось, мошкара, покою нету... Вдруг привстала в подушках и сказала совершенно спокойным голосом:
- Вот что, Рейнгольд. Токарь-то этот бешеный, я его с каких пор знаю. Как бы он чудес нам не натворил. Ступай-ка ты в Смольный дворец, где карлова невеста содержится...
А Нартов, выйдя из дворца, сел на каменный фундамент, оставшийся после станков, и заплакал, не стыдясь.
Да и кого было стыдиться? Летний сад тянулся, безмолвный и пустой, белели только истуканы. Ассамблея нынче шла далеко, в Меншиковом саду на Васильевском острове. Оттуда по реке доносились музыка и гром пушечных салютов.
Подул свежий ветер, зашелестели дубки, и спустилась самая настоящая ночь. По улицам Санктпетербурга в точном соответствии с предписаниями генерал-полицеймейстера пошли фонарщики в остроконечных шляпах и с лестницами на плечах.
10
- И как же тогда империя будет управляться? - спросил Сербан Кантемир, опираясь на ствол мушкета.
В Смольном дворце было промозгло и пустынно. Каждое слово, произнесенное даже шепотом, отражалось под сводами будто удар в доску.
- Ш-ш! - оглянулся Антиох. - Умерь свой бас! А управляться будет, как в Англии, - соберутся родовитые и знатные и станут управлять.
- Хо-хо! Науправляют тебе такие, как принц Гендриков или хотя бы наш приятель Евмолп. Я ему нарочно карточного долга не простил, чтобы поубавилась его дворянская спесь.
- Владыко Феофан говорит... - начал Антиох, но так и не досказал, что говорит владыко Феофан. Из темноты лисьей походочкой появился обер-гофмейстер Левенвольд и стал скрипеть на Кантемиров, что пост им поручен наиважнейший, государыня изволила приказать на сию ночь поставить преображенцев... Понеже устав караульный...
Братья Кантемиры, не споря с ним, разошлись в разные концы залы и вытянулись на посту.
Это был так называемый Зал Флоры, там стояли четыре итальянские статуи: Весна, собирающая луговые цветы, Лето, с серпом и яблоком. Осень, нагруженная снопами, и Зима в виде поселянки, застигнутой сном.
Левенвольд, наворчавшись, вновь исчез в анфиладах, а братья вернулись к разговору.
- Тс-с! Слышишь, какое здесь эхо? - сказал Сербан. С первого этажа доносилось, как Левенвольд распекал там караульных.
- А плевал я на твоего Красавчика! Подумаешь, пост государственной важности! Стережем невесту царицыного карлика!
- Тс-с! Ну, Сербан же! Левенвольд опять идет сюда. И правда послышались вкрадчивые шажки обер-гофмейстера.
- А вы знаете, князь, - крутился он вокруг усатого Сербана. - Я ведь теперь тоже граф. Мне вручена императорская грамота.
- Поздравляю.
- Нет, нет, я серьезно. Вы думаете, я шучу?
- И я говорю серьезно - поздравляю.
- Как же теперь, например, вы станете нас титуловать? Ваше сиятельство или ваша светлость?
- Просто граф. Вы меня зовите просто князь, а я вас просто граф. Так заведено среди благородных персон.
- Ах, нет! Мне кажется, что вы все равно должны именовать меня - ваше сиятельство. Ведь у меня должность выше.
- Знаете, граф, - сказал Сербан, не скрывая раздражения, - вы сами нарушаете устав воинский. С часовым разговаривать не положено.
Левенвольд удалился, напевая по-немецки про рыбака и пастушку. Послышались мерные удары больших часов.
- Что ж теперь, новоиспеченный граф крадучись нас станет испытывать? спросил Сербан, прислушиваясь. - Чьи-то шаги... Антиох, слышишь?
