клавиатуру.
— Ешь! Даже не завтракал…
— Спасибо, тетя… — стараясь говорить ровно и спокойно ответил он.
— Спасибо! — женщина в обвисшей юбке и растянутом кардигане повторила слово таким тоном, будто это было величайшее из оскорблений. Заправила за уши, выбившиеся из стянутого на затылке узла волосы и огляделась, неодобрительно поджимая губы. — Наверняка еще и не спал! — с обвинительным удовлетворением в голосе заключила она. — Сутками в своих компьютерах сидишь, ерундой занимаешься! Оценки опять хуже стали, думаешь, я не знаю, что у тебя за тест по истории?
Он не ответил, только мрачно ткнул вилкой в горшочек с ирландским рагу. Желудок немедленно откликнулся тянущей болью. А ведь и правда, не ел сегодня… Да и вчера, кажется… Увлекся. Забыл. Он принялся медленно жевать мясо. Было вкусно. Если бы тетя еще замолчала…
— Тебе бы в колледж поступить, а ты… — пронзительный брюзгливый голос ввинчивался в мозг, вызывая глухую боль над переносицей. — Не понимаю, на что рассчитываешь? Тебя даже в паб работать не возьмут, там шустро поворачиваться надо…
— Поворачиваюсь я как раз быстро! — блекло улыбнулся он, касаясь сенсора на кресле. «Умное» кресло лихо провернулось кругом, и тихо шелестя, отползло подальше.
— Как я рада, что у тебя есть силы шутить! — радости в голосе тети не было, лишь сарказм и горечь. — Лучше бы ты нормальное инвалидное кресло купил, я бы тебя хоть из этого подвала вывезла! А то так и просидишь тут всю жизнь в темноте… на пособие по инвалидности!
Объяснять тете, что давно уже не живет на пособие, он не стал. И не станет, пока ему не исполнится восемнадцать — то есть еще почти год! А пока не стоит вводить тетю в искушение. Он снова потянулся к горшочку с рагу и не поднимая головы, пробормотал:
— Я выйду из этого подвала сам. На своих собственных ногах.
Ее взгляд он почувствовал затылком, так отчетливо, будто она к нему прикоснулась. В нем была жалость, слегка брезгливая, слегка снисходительная… И капелька презрения. И много-много горечи и отчаяния.
— Наверное, я должна сказать: «Да-да, мой мальчик, конечно, так и будет!» — после долгого молчания наконец сказала тетя. — Но знаешь… Я не верю, что напрасные надежды и глупые мечты хоть кому-то, хоть когда-то помогли в жизни!
Он поскреб вилкой дно горшочка и отвалился, чувствуя ленивую сытость. Даже в сон потянуло…
— Пей чай и спать! — скомандовала тетя, собирая посуду обратно на поднос. — И… Смирись! Ты не сможешь ходить. Смирись и… займись уже делом, наконец, если не хочешь утопить всю свою жизнь в… несбыточных фантазиях! — она подхватила поднос и направилась прочь, решительно впечатывая сбитые каблуки туфель в доски пола. Прогрохотала вверх по лестнице… чтобы сразу за дверью перейти на усталый шаркающий шаг, полный тягостной безнадежности.
— Не верите вы в меня, тетя… — пробормотал он, отпивая чай. Печенье есть не стал — когда сутками сидишь неподвижно, приходится быть осторожным с едой, если не хочешь превратиться в неопрятную тушу. А ему в тушу превращаться нельзя, его где-то там, далеко, ждет рыжая девушка. Сейчас он был уверен, что она именно рыжая, как морковка в тетушкином рагу, как… как огонь!
И плевать, что тетя в него не верит! Он давно уже не зависел от чужой веры или одобрения, ему вполне хватало собственных точных расчетов. Точного знания диагноза. Точной суммы, в которую обойдется операция.
Суммы, которую он обязательно добудет, какой бы безумной она ни была!
И когда он и в самом деле выйдет из подвала, где сейчас заперт как в тюрьме, и единственное окошко на свободу и надежда на спасение — виртуальный мир, тогда… Тогда он возьмет билет на самолет и полетит в далекий город и там… пригласит в паб девушку. Но это будет вовсе не Карина.
А пока ему нужны деньги и только деньги, так что… как бы ни хотелось спать, но пора переходить к следующему заказу.
Он нажал кнопку на подлокотнике кресла. Тихо жужжа, оно переехало к другому компу. Легко пробежал пальцами по клавишам:
«Вам не нужно знать обо мне ничего: ни мое имя, ни внешность, ни возраст, ни семейное положение…»
Конец
