– Туська, вот тебе брат твой, Илья. Ты сейчас сильно меня не расспрашивай ни о чем, потом-потом. Ошибки нет – отец у вас один. Вот он, Александр Михеевич Баринов. – Софья Гавриловна кивнула на сервант, за стеклом которого в фоторамке улыбался любимый ее «адмирал».
Тося смотрела во все глаза на Илью. Она теперь поняла, что ее так кольнуло, когда она увидела его сегодня рядом с Ингой. Что-то знакомое увидела она в нем. А оказывается, себя.
– Похож. На меня похож. – Тося улыбнулась Илье. Не как Ингиному мужчине. По-другому.
Когда они ввалились в кухню с совершенно глупыми улыбками на счастливых лицах и наперебой стали рассказывать присутствующим историю своего «братания-сестрения», у присутствующих случился легкий шок. В чувство всех привела тетя Соня, скомандовала срочно отправляться за стол, чтобы до наступления Нового года успеть проводить старый.
Сели. Игорь откупорил бутылку шампанского. Аккуратно хлопнула пробка, и пенный напиток кудрявой бородой повис на горлышке бутылки. Тем временем на экране телевизора появился президент.
– Валерик, деточка, – обратилась к племяннику тетя Соня, – а открой-ка, будь добр, бутылочку водочки, чтоб уж совсем по-русски!
– Мам! Что это с тобой? – Тося вопросительно посмотрела на мать.
Валерий скрутил пробку с бутылки водки и спросил у своей чудаковатой тетки:
– Теть Сонь, водку, что ль, будешь пить? Ну ты даешь, тетушка!
– Не зубоскаль! Рюмочку вот наливай.
Она поставила рюмку посреди стола. Потом подумала, как будто в чем-то сомневалась, и накрыла ее кусочком хлеба.
– Вот, хоть и не по-праздничному, но сегодня так нужно. – Куранты начали отбивать последнюю минуту уходящего года. – Светлая память «моему адмиралу» – Александру Михеевичу...
Илья Баринов вздрогнул и поднял глаза на Софью Гавриловну:
– Как «светлая память»?!! Отец жив...
Глава 5
Проводы Сонечки Кузнецовой на Север были долгими и слезными. К этому событию Сонечка готовила семью заранее, задолго до того, как влезла в вагон поезда и спрятала под полку легкий чемоданчик с нехитрыми пожитками.
Сначала она узнала все о том, как можно завербоваться на работу в район Крайнего Севера, потом писала письма с обратным адресом: город Ленинград, Главпочтамт, до востребования, Кузнецовой Софье Гавриловне, чтобы дома никто случайно эти письма не мог получить.
Она упорно искала себе работу в далеких краях, где, по слухам, можно было легко заработать на безбедную жизнь. Называлось это – «поехать за длинным рублем». Но для Сони не только деньги были главным во всей этой затее: своим отъездом она хотела хоть как-то решить жилищный вопрос.
Когда-то большая семья Кузнецовых жила в огромной квартире на Старо-Невском с высоченными, что особенно ценилось тогда в Ленинграде, пятиметровыми потолками. В двух комнатах из пяти были большие камины с изразцами, настоящие, рабочие. Потолок украшала лепнина, затейливыми вензелями которой восхищались все приходящие в их дом гости. А паркет! Наборный паркет из различных пород дерева представлял собой произведение искусства – настоящий деревянный «ковер» под ногами. Сонечкина мама, сколько жива была, постоянно тот паркет вспоминала. «Хлопот с ним было – хоть отбавляй, – рассказывала она. – Но красота необыкновенная! Поэтому и берегли мы его, а натирание паркета было особым ритуалом, для проведения которого приглашали лучших мастеров!»
Вот в такой красивой квартире, в семье военного инженера-авиастроителя Гавриила Степановича Кузнецова, и родилась в тридцать седьмом Сонечка – восьмой ребенок в семье. Первой была девочка Анна, потом Екатерина Сергеевна подарила супругу шесть пацанов, и восьмой на свет, когда ее совсем уже никто не ждал по причине солидного возраста родителей, появилась Сонечка.
Пятикомнатная квартира для большого семейства Кузнецовых была даже маловата, но инженер Кузнецов был скромным человеком, хорошо знал, что у других жилищные условия куда хуже, и даже не думал просить еще бóльшую жилплощадь.
В тридцать седьмом инженер Кузнецов с утра до вечера пропадал на своем заводе или не вылезал из командировок. Маленькую Соню он видел совсем мало. Все ждал, что вот будет лето, будет у него отпуск, тогда он нанянчится от души с маленькой дочкой, в которой души не чаял.
Не успел. Не было у инженера Кузнецова ни лета, ни отпуска долгожданного.
Когда в одну из ночей в марте тридцать седьмого за ним приехали, он спокойно шагнул за порог, поцеловал на прощание жену и Сонечку у нее на руках. Остальные дети спали и не видели, как отец уходит из дома в последний раз.
– Не волнуйся, – сказал инженер жене, поправив выбившуюся из длинной косы прядку волос под белую косынку, – Екатерина не успевала заплетать ежедневно свою красоту и повязывала волосы платочком. – Это максимум до утра. Разберутся и отпустят.
Инженер Кузнецов не сомневался в том, что говорил. Тогда, в тридцать седьмом, еще не знали, что все это надолго, и страшное слово «репрессии» было еще не в ходу.
– Работы у меня много, Катюшка, я на заводе ой как нужен!
– Пошевеливайтесь! – подтолкнул Кузнецова в спину мужчина с незапоминающимся помятым лицом.
У них тогда у всех были такие лица – без особых примет. Наверное, для того, чтобы в случае чего не определить было, он или не он темной ночью входил в дом, заламывал руки, выволакивал во двор, где такие же, немые и тупоголовые, с незапоминающимися лицами, коллеги засовывали арестованных в фургон, прозванный в народе «черным вороном», ставили в огромном списке жирную галку напротив очередной фамилии и увозили прочь от родного дома. Чаще всего – навсегда.
Правда, тогда, в тридцать седьмом, никто еще не знал, что это навсегда. Наивно думали: «Разберутся и отпустят!»
Кузнецов укоризненно глянул в дверях на помятого и интеллигентно – иначе не умел – сказал:
– Товарищ! Вы бы поаккуратнее!
А в ответ услышал, будто засов железный тюремный лязгнул:
– Тамбовский волк тебе товарищ!
Грубо, без всякого уважения к чинам и заслугам известного военного инженера, оборвал Кузнецова тот, без особых примет.
– Катюша, не переживай! Детей береги! – Кузнецов с горечью глянул на жену, по-сиротски прижимавшую к груди сверток с малышкой.
«Господи, как же она исхудала-то! – машинально подумал Кузнецов, забыв на мгновение о том, что в затылок дышит все тот же, грубый, с помятым лицом. – Это все дети. Шутка ли – восемь детишек, да все друг за другом, по двое на году!»
Он попробовал улыбнуться на прощание, даже подмигнуть весело, но улыбка получилась вымученной, неправильной. С ней и шагнул за порог. Думал – до утра. Вышло – на всю оставшуюся жизнь.
