Гуго вдохнул поглубже – и скользнул вверх.
Пожалуй, это похоже было на полет мыши внутри садового шланга. Местами Гуго чувствовал, что его сжимает и скручивает так, что превращает в веревку длиной в полкилометра и толщиной с карандаш. Но все же чудом он не застрял – и через немыслимый промежуток времени (пройдя сквозь какую-то иную вечность) оказался наверху, в другом теле Джино…
Здесь была обширная тускло освещенная пещера. Чадили факелы, и отсветы жирного пламени бродили по черному, в паутинах копоти потолку.
Перед ним, скрестив по-турецки ноги, сидел Паук – огромный, коричневый, лоснящийся. Рядом с ним лежал кривой бронзовый меч, а в руке был томик Кьеркегора «Страх и трепет» – в трудные минуты Паук всегда обращался к этому философу. Когда Гуго подошел, Паук заложил томик огромным пальцем с кривым черным ногтем и приветливо улыбнулся.
Насколько Гуго понимал (сквозь невнятицу мыслей и сопротивление захваченного тела) здешние взаимоотношения, Паук не был в строгом смысле слова членом группы Джино. Нижнее тело его либо путешествовало отдельно, либо вообще оставалось где-то в неподвижности – Джино допускал это, исходя из каких-то невнятных намеков. Может быть, Паук осуществлял над Джино чей-то сторонний надзор… Дрозда? Вероятно.
Хотя не факт. Ведь и Дрозд кем-то контролировался…
– Не прилетели? – спросил Паук.
– Нет еще, – сказал Гуго, хотя даже не подозревал, кто и когда должен прилететь. – На моей памяти еще ничто не случалось вовремя…
– Это не страшно, – сказал Паук. – Знаешь, у меня не идет из головы тот парень, которого было приказано оставить живым. Я почти никогда не обсуждаю приказы. Но мне кажется, здесь Дрозд ошибся. Его следовало убить… возможно даже, его одного.
– Почему ты так решил?
– Я ничего не решал. Я так увидел. Он опасен. Он очень опасен. Главные его качества – это живучесть и везучесть. Иногда они перевешивают все остальные…
– Такого провала ему не простят. За ним будут охотиться и убьют – свои же.
– Дрозд на это и рассчитывает. Натравить их на своего – на лучшего из своих – в самый острый момент. Это остроумно, но неоправданно усложняет игру. Могут вмешаться… как бы сказать… другие игроки.
– Могут, – сказал Гуго. Он достал из кармана пистолет и трижды выстрелил Пауку в голову.
Она разлетелась, как пустая тыква. Именно – пустая. Большое тело упало, задергалось, потом его косо рассекло изнутри, от плеча к бедру. Из дыры высунулись тонкие волосатые лапы с крючками на концах…
Остаток обоймы – десять патронов – Гуго выпустил в то, что выбиралось наружу из сдувшейся и повисшей на ребрах, словно оболочка пробитого цеппелина, толстой мокрой шкуры. Девятимиллиметровые пули, вылетающие из ствола настоящего бельгийского браунинга со сверхзвуковой скоростью, разносили в мелкие клочья хитин и все, что под хитином скрывалось – какое-то зеленоватое желе, тугие жгуты, белые волокна… Но внимательный запоминающий взгляд шести красных глазок, успевших выглянуть из дыры, он уловил – и поразился тому холодному презрению, которое они излучали…
Потом Гуго сменил обойму и огляделся. Он пока еще ничего не ощущал, но знал, что совсем скоро его затрясет – и будет трясти долго.
Больше в пещере никого не было. И тело – может быть, само потрясенное увиденным – не собиралось давать ему никаких подсказок.
Потом он как-то оказался снаружи. Долго пытался положить пистолет в карман и промахивался. Смеркалось… или рассветало? Он не знал. Небо было вверху, а лес начинался от самых ног и был синим. За спиной все время что-то происходило.
Теперь его трясло по-настоящему. И в гондолу подлетевшего маленького цеппелина его втащили почти силой, сам он забраться не мог – руки дрожали и ноги не шли.
Пауки были кошмаром всей его жизни. Он не боялся ничего – кроме них, любых, даже самых безобидных маленьких домовичков, плетущих незаметные паутины по углам, чтобы поймать случайную моль или, если сильно повезет, плодовую мушку…
Моторы даже не взревели, а просто затрещали сильнее, и цеппелин, трясясь и вздрагивая, поплыл над самыми верхушками деревьев.
Потом под ним показалась рябая от ветра поверхность серой стоячей воды…
Женева, 4 марта 1945. 10 часов
Его разбудила Рута, легонько проводя губами и языком по небритой щеке. Он тут же забыл сон, в котором ему снилась белокурая красавица, которая, слава Богу, совершенно им не интересовалась, и повернулся на зов, но Рута приложила палец к губам, а потом поманила его за собой. Стараясь не разбудить Айну и Нигру, Штурмфогель выбрался из-под одеяла и утиной походкой, силясь на ходу разогнуться, направился вслед за Рутой в ванную. Вода уже был налита, пена взбита. Он, постанывая от удовольствия, забрался в душистый ком, погрузился с головой, вынырнул. Ванна была огромная, вчера они поместились в ней вчетвером…
Все это здорово, подумал Штурмфогель, но я уже где-то на пределе.
И только тут Рута показала ему маленькую черную шкатулочку. Ту самую, которую он от нее же и получил и которую вручил Лени.
– Открой, – прошептал он. Почему-то с безмолвными крапицами он разговаривал чем дальше, тем тише.
Рута подцепила ногтем крышку, откинула ее. Достала и развернула лист бумаги. Там было:
«Сегодня, 4-го, вечером перебираемся куда-то в Аквитанию. Точнее выяснить не удалось. Похоже, операция началась. Лени».
Сегодня вечером…
До вечера еще так много времени! Он поманил Руту, и та охотно шагнула через край ванны. И вдруг замерла, словно прислушиваясь к чему-то далекому…
– Что?
«Сейчас, – жестом ответила Рута, стремительно выскользнула в холл и тут же вернулась, неся знакомые две чашки. – Это тебя».
Он приложил одну чашку к уху – зашумело море, а вторую поднес к губам.
– Штурмфогель?.. – спросил кто-то далеко-далеко. – Штурмфогель?!
В голосе была самая неистовая надежда.
– Да…
– Это Хельга! Хельга! Забери меня отсюда, пожа-алуйста. Мне так холо… лодно…
Прага, 4 марта 1945. 11 часов
Барон просто не мог усидеть на одном месте. Он метался по залу, ронял стулья и шандалы, опрокинул вазон с бесценным кривым деревцем, зацепившись за ветку обшлагом…
– Не понимаю! – кричал он. – Сокол, я не понимаю! Как они могут быть такими тупыми? Или без должной тупости просто не подняться, не стать Властителем? Объясните вы мне, что ли… Или им просто ничего не надо? Или они хотят пощекотать себе нервы – кто из них самый храбрый и безжалостный? Так, что ли? Проклятые чертовы мерзавцы. Это я и про вашего шефа говорю, Сокол! Что ж вы молчите?
– Давайте выпьем, барон. У нас нет другого выхода.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
