Гуго бросил мальчишке монету, подмигнул. Мальчишка охотно подмигнул в ответ. Он был в чем-то чрезвычайно пестром, и даже рукава были разного цвета.
Здесь вообще все было подчеркнуто ярким. Красные и зеленовато-серые камни тротуаров, голубая вода в каналах, дома самой богатой гаммы: коричневой – от кремового с легким уходом в беж до цвета горького шоколада. Красно-белые маркизы над витринами и окнами, ослепительно белые и ослепительно черные гондолы на воде.
Мраморные и гранитные колонны, подпирающие цветущий сад…
И все это заливал ослепительный свет ясного солнца.
В отличие от той Венеции, что была внизу и послужила прообразом для этой (хотя кое-кто из умных людей считал, что все было совсем наоборот), каналы здесь располагались на разных уровнях, плавно переходя в акведуки, пролегая по крышам домов или, наоборот, по подземным туннелям. Иногда вода в них текла быстро…
Тело Джино помнило это все. Джино был родом из Венеции. Здесь прошло его детство.
Этими воспоминаниями тело делилось почти радостно…
Гуго обогнул полукруглое крыльцо, ведущее в какой-то ресторанчик, пустой в это время суток, и по спиральной лестнице стал подниматься на следующий уровень – в тот самый сад.
На белых легких скамьях сидели парочки, сидели няни с детьми, сидел одинокий старик. Вдали расстилалось море без горизонта.
Телефоны, шесть будок, стояли среди кустов диких роз. Кусты были полны бутонов, и некоторые цветки уже распускались.
Гуго встал так, чтобы видеть подходы, и набрал номер.
Трубку после пятого или шестого гудка взял сам Нойман.
– Да! – очень раздраженно.
– Зигги, у меня изменился голос и рожа другая, но внутри я все тот же Захтлебен…
Берлин, 4 марта 1945. 14 часов 40 минут
Нойман не мог успокоиться. Гуго жив. Гуго жив и действует. Он дал ценные сведения. Настолько ценные, что уже и не знаешь, как их применить…
Итак, Штурмфогель не предатель. Во всяком случае, не был предателем до сих пор. Теперь он, по всей вероятности, для «Факела» потерян… а значит, так или иначе подлежит уничтожению – как дезертир. Жаль, жаль, очень жаль…
Но при этом Штурмфогель наверняка будет находиться поближе к событиям. Он будет искать доказательства своей невиновности. А «Гейер» будет охотиться за ним. И тем самым мотивированно находиться тоже поближе к событиям…
И еще. На стороне противника выступают пока не установленные, но явно нечеловеческие силы. Вот об этом хотелось бы знать больше, но именно на эти исследования был наложен в свое время запрет. Очевидно, неспроста.
Что ж. Пришла пора этот запрет нарушить.
Вернее, связаться с тем, кто этот запрет всегда нарушал.
– Меня нет, – сказал Нойман секретарю.
Он скользнул вверх, там переоделся: рабочая блуза, поношенное кожаное пальто неопределенного цвета, скрученный жгутом шарф, шляпа с размокшими полями, офицерские ботинки образца восемнадцатого года. Потом, поблуждав немного по привычно странно ведущим себя коридорам, вышел из здания через главный вход; после вчерашнего здесь сидели уже полтора десятка охранников – в касках, бронежилетах…
Отойдя от здания на полкилометра, он поймал такси и велел отвезти себя к парку Драйек. Пересек парк, сел на трамвай и поехал в Изенштайн.
Дорога заняла почти час.
В Изенштайне, побродив немного по переулкам и убедившись, что за ним не следует никакая тварь, Нойман горбатой улочкой поднялся к дому Ульриха Шмидта и постучал в дверь.
Шмидт открыл не скоро. Он был в грубой растянутой шерстяной кофте. Что-то странное топорщилось в правом рукаве.
– Что ты знаешь о пауках? – спросил Нойман через порог.
– Наконец-то, – сказал Шмидт. – Входи.
Венеция, 4 марта 1945. 15 часов
Вот и все, подумал Гуго, еще раз окидывая взглядом этот прелестный уголок Великого Города, Венецию, страну тихих грез и утонченных фантазий. Вот и все. Нужно было возвращаться, а значит – покидать захваченное тело, а значит – не быть уверенным в том, что можно будет в это тело вернуться. С захваченными телами вообще ни в чем нельзя быть уверенным – особенно если покидаешь их…
Он закрыл глаза и тихо ушел вниз.
Обратный путь был еще страшнее, он вел по множеству чьих-то смертей, а может быть, одной и той же смерти, размноженной и перелицованной, и, умерши сквозь все эти смерти, Гуго рухнул в следующий труп, приподнялся и увидел у лица доски гроба, он лежал, связанный по рукам и ногам, а рядом (в гробу?) сидел кто-то незнакомый…
Прошел еще миллион лет, пока Гуго не понял, где он есть и что нужно делать.
Возвращение в собственное обжитое тело… что может быть лучше? Ах, если б только не знать при этом, что можешь остаться в нем навсегда, до самой смерти, безвыходно…
Пришлось какое-то время отвести себе для отдыха. Гуго просто боялся, что в таком состоянии наделает глупостей.
Отдых заключался в том, что он постарался обиходить Эрику. Она – нет, не она, а ее пустая оболочка – послушно позволяла что-то делать с собой, но и только. Все, чего ему удалось добиться, – так это то, что она вымылась на камбузе горячей водой, кое-как оделась, поела и теперь ходила за ним, как собачонка, – хорошо еще, что молча.
Так прошел день. И, глядя в наступающие с востока сумерки, Гуго испытал первый приступ осознанного отчаяния, он уже был собой, но – только кровоточащей половинкой себя. И еще он подумал, что так, наверное, чувствуют себя люди, потерявшие неистово любимого человека. Именно этого – неистовой любви и потери – он еще не испытывал, но теперь понимал кое-что…
А потом Гуго, крутя вручную кабестан, выбрал якорь и завел мотор.
Аквитания, крепость Боссэ, 5 марта 1945. 03 часа
Только что села луна, и на горизонте ясно вырисовывались зубцы щетинистых холмов. За ними начинался лес Броселианда, лес странный, с легендами и опасностями. Последний лес единорогов. Там, в глубине его, на обширных полянах, стояли легкие летние дворцы аквитанских королей, и в одном из них завтра начнут собираться делегации воюющих внизу стран. Через два или три дня туда должны будут прибыть Властители: высшего ли ранга, или помельче, – этого пока не знал никто. Целью переговоров будет прекращение войны Германией – под гарантию амнистии всем военным преступникам…
Эйб почувствовал, что дышит слишком тяжело, и покосился на Розу. Она стояла и неотрывно смотрела в ту же сторону. Камни крепостной стены, старой, как само время, готовы были раскрошиться под ее тонкими пальцами.
Она думает так же, как я…
На кузинах можно жениться, не во всех странах, но можно…
Вот кончится война…
Эйб холодно и четко знал, что шансов выжить – как у него самого, так и у Розы – примерно один к ста. Он слишком зажился на этом свете, с его-то склонностью к риску и чрезмерным упрямством… а Розе предстоят танцы с единорогами, что в чем-то тоже сродни многодневному штурму… во всяком случае, по надеждам на благоприятный исход…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
