– Давайте выпьем, барон. У нас нет другого выхода.
– Да, запереться здесь и пить, пока все вокруг не исчезнет… Вы знаете, Сокол, как это будет? Если не закрывать шторы, мы все увидим. Сначала побледнеет небо. Станет белесым, потом просто белым. Начнут исчезать цвета. Почти незаметно. Вон, видите – вывеска портного? Ножницы и платье. Сейчас оно красное, а станет бурым. Сольется с фоном. За полчаса или за час. А потом все начнет медленно осыпаться. И мы поймем, что мир был сделан из песка…
– Еще не все потеряно.
– Вы говорите о личной встрече? Они не поймут друг друга. Разные слои сознания. Вот мы с вами – каждый может понять другого. Они не смогут. Произнося одни и те же слова, они будут понимать их по-разному. Они никогда не договорятся. Был шанс – через посредников. Через нас с вами…
Барон вдруг замолчал и стал смотреть куда-то мимо собеседника – как будто там открылся глубокий туннель со светлым пятном в конце.
– Слушайте, Сокол, – сказал он наконец. – Давайте составим заговор. Мы с вами – против них всех. Давайте спасем мир, а?
– Вдвоем?
– Да. Я бы попробовал один, но я уже несколько стар для таких эскапад…
Он подбежал к столу, налил полный фужер коньяка и опрокинул в себя.
– Они не хотят выдавать Гитлера, и я знаю почему. Но мы с вами можем его украсть. Вывезти, связанного по рукам и ногам…
– Барон… – укоризненно сказал Сокол.
– Вы ничего не понимаете, молодой человек! Вы живете в том же мире грез, что и все остальные. Так. Я вам сейчас кое-что расскажу, а потом вы будете говорить это свое: «Баро-он…»
Он перевел дыхание.
– Значит, так. Двадцатого июля прошлого года на Гитлера было совершено покушение. Это вы знаете. Но весь мир почему-то уверен, что Гитлер остался невредим, хотя там все было шито белыми нитками… маленький доктор – он гений. Ему верят друзья и враги, верят всему, что бы он ни болтал. Через полчаса после взрыва Гитлер разговаривает по телефону с Ремером и приказывает ему подавить путч. Не смешите меня! Вам хотя бы стреляли над ухом? Какой после этого телефон… Гитлер остался жив, Сокол, но он до сих пор в коме. На людях появляется Руди Клепке, его двойник. Причем это именно он организовал покушение, он! Вот в чем еще смех-то! У него был бурный роман с Евой, а когда фюрер начал что-то подозревать, Клепке нашел недовольных тем, что Гитлер отступил от идеалов тридцать третьего года… Теперь настоящий Гитлер внизу лежит в бункере, а наверху – творит черт знает что, люди боятся заходить в Замок; а Клепке и Ева, как два голубка… я им даже завидую, честное слово. Так вот: я знаю, как втайне от всех проникнуть в тот нижний бункер.
– И что это нам дает?
– Мы забираем тело…
– Барон! Но как я-то туда попаду? Внизу?
– А вам никогда не приходилось пользоваться чужими телами?
Сокол наклонил голову и внимательно посмотрел на барона круглым глазом.
– Продолжайте…
– Причем это будет такое тело!.. Ха-ха. И все, Сокол! Мы вывозим Гитлера, отдаем его вашему шефу – пусть делает с ним, что хочет. И ждем. Замок рухнет сам по себе через несколько месяцев…
– Как мы сможем вывезти тело из Берлина?
– Оно не в Берлине. Я организую самолет. Это не проблема. А вы похлопочите там, у себя, чтобы нас не сбили над линией фронта…
– Постараюсь. Когда начнем?
– Ну… проведем эту поганую встречу… дней через десять приступим, я думаю. Но, Сокол! Вы же понимаете, что появление в нашем проекте кого угодно третьего будет страшной катастрофой?
– Естественно…
Берлин, Цирк, 4 марта 1945. 13 часов
Падала сверху и разбивалась с барабанным звуком о мокрые камни вода – частыми огромными твердыми каплями…
Не здесь. Не здесь. И не здесь.
Луч фонаря дробился в воздухе и возвращался неуверенными бликами.
Рута поймала его за руку, сжала: «Смотри!»
Штурмфогель посветил фонарем. В углу, сжавшись в комок, сидел громадный богомол. Сверкнули мрачными изумрудами глаза, Штурмфогель попятился, доставая оружие…
– Это я-аа… – просвистел богомол. – Я-аа, Хельга-а…
– Боже, – сказал Штурмфогель.
Рута ахнула – почти как человек. Подошли и встали рядом Нигра и Айна. Богомол свистнул, крапицы отозвались, все трое. Несколько секунд они пересвистывались, потом Айна успокаивающе погладила Штурмфогеля по одному плечу, а Рута – по другому.
– Хельга… что с тобой сделали?
Богомол – теперь уже Штурмфогель видел, что это никакой не богомол, а совершенно особое существо, ни на что не похожее, – развел руками.
– А кто?
– Дрозд…
– Сам? – в ужасе спросил Штурмфогель.
Хельга кивнула. Как ни странно, он уже узнавал ее сквозь жирно блестящий хитин и страшные черты – вот проступал изгиб руки. А вот – овал лица…
– Пойдем, – сказал Штурмфогель, сбрасывая с плеча рюкзак; в рюкзаке был плед и теплый плащ. – Накинь пока вот это…
Дрозд сумел сделать такое… Да кто тогда мы против него? Дети со спичками, решившие остановить танк…
Только потом до него дошло: в измененном боевом теле жила неизмененная личность Хельги. Вряд ли Волков сделал это сознательно. А значит, и у него что-то не получилось…
Но это дошло много позже, уже когда Хельгу протащили, закутав с головой, в номер дешевенькой гостиницы и Айна с Нигрой занялись ее обихаживанием, а Рута села напротив Штурмфогеля, скрестив ноги и опершись подбородком на руки, и во взгляде ее читалось: а что дальше?
– Вечером – в Аквитанию, – сказал Штурмфогель. – А дальше будет видно…
Будет видно… вот в окно, например, видна крыша того ангара, где базируется «Гейер»; неспроста Хельгу в момент отчаяния занесло именно сюда. Будет видно…
Но Рута все еще хотела что-то донести до него, Штурмфогель напрягся – и вдруг понял, просто понял, уже без слов: случаи такого вот изменения тел были Руте известны, и никогда ничем хорошим это не кончалось. И еще прозвучало: два дня. Или три.
– А кто может помочь? – спросил он, внутренне холодея от мысли, что придется делать еще одно дело, срочное и трудоемкое, и именно в тот момент, когда все усилия надо будет сосредоточить в одной точке… еще один коварный ход Волкова?.. вполне возможно…
И тут он понял, кто и как может помочь; Рута сказала это ему как-то по-своему, и он ее понял. Она пробилась наконец к нему, такому глупому, тупому и нечуткому…
Он подошел к Руте, наклонился навстречу ее просиявшему взгляду и поцеловал в темные теплые мягкие губы.
Главное – не будет никакой потери темпа: с единорогами им так или иначе придется встречаться…
Венеция, 4 марта 1945. 14 часов
– Телефон, сеньор? Уличный? Вон там, за углом – и наверх…
Гуго бросил мальчишке монету, подмигнул. Мальчишка охотно подмигнул в ответ. Он был в чем-то чрезвычайно пестром, и даже рукава были разного цвета.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
