Так же очевидно, что уже в юношеский период начала быстро формироваться и жизненная стратегия будущего мастера, заключавшаяся в расширении человеческого представления о границах совершенства. Его ненасытное представление бесконечно поглощало и преломляло все, что получилось в процессе эволюции человека, выдавая взамен продукты этого преломления: Микеланджело уже почувствовал страстное желание высказаться. Несмотря на то что жизнь ваятеля и живописца не была последовательным движением и скорее напоминала подземные толчки землетрясения, разные по силе и направлению, его тактические ходы вполне могут сравниваться с кирпичиками, на которых медленно возводился яростно огненный образ творца. Творца, несколько зацикленного на противопоставлении физического несовершенства своего тела безупречным образам, неумолимо фиксирующего все пороки и так же неумолимо требующего их искоренения. Этот странный для понимания современниками человек фактически отказался от себя. Все, за что брался Микеланджело, он делал с таким необыкновенным рвением и таким страстным желанием, что очень скоро добивался неординарных, а порой удивительных результатов. Кажется, основой его необычной мотивации послужили, с одной стороны, уже упомянутые растущие сложности в общении со сверстниками, с каждым днем углубляющие пропасть между ним и остальным миром, и появившаяся возможность демонстрировать свое превосходство над окружающими – с другой. Не очень здоровый физически, Микеланджело жаждал доминировать над теми, с кем он общался, и живопись, а позже скульптура такую возможность дали. Достаточно трудно достоверно определить истоки проблемных взаимоотношений Микеланджело с окружающими, но, скорее всего, они находятся в семье. Учитывая, например, такие характеристики его отца, как вспыльчивость и беспокойство, а также упоминания биографов о противостоянии Микеланджело и его родителя. Так или иначе, он определенно некоторое время испытывал внутреннюю дисгармонию и нуждался в духовной «отдушине» – возможности испытывать духовное наслаждение и добиться равновесия внутреннего и внешнего мира. И без того острая восприимчивость мальчика требовала выхода, выражения, активности. В биографии мастера можно найти множество подтверждений наличия у него гипертрофированной впечатлительности: он то с легкостью поддавался ужасающим проповедям полусумасшедшего Савонаролы, требующего, как вампир, крови и огня; то, охваченный смутными припадками страха, совершал непонятные окружающим бегства, словно пытался спастись от собственной тени. Вполне понятно, что и восприятие литературы, а также творческих дискуссий в мастерской мастера Гирландайо было совсем иным, нежели у других учеников. Открыв для себя героический мир античности, Микеланджело пребывал в таком восторге, что решил стать «греческим» ваятелем. Может быть, это открытие стало первым практическим подтверждением того, что подсознательно искал Микеланджело: гармония тела и духа возможна! Не меньшее впечатление он получил и от книг Петрарки и Данте.
На первый взгляд кажется удивительным, что Микеланджело и сам начал рано писать стихи. Это, конечно, подтверждает наличие у него высокого уровня остроты восприятия действительности, и еще больше – наличие глубоких духовных проблем, выражавшихся в продолжительном поиске собственного самовыражения. Но и не только. Стихи Микеланджело, к сочинению которых он периодически возвращался в течение всей своей жизни, – это еще одно свидетельство многогранности как необходимого качества творца. Это были не стихи философа, но крик страждущего одинокого человека, не имеющего рядом ни друзей, ни духовно близких. Это были мучительные порывы беседующего с самим собой и ищущего внутренних сил для продолжения нечеловеческой работы.
Будучи постоянно неудовлетворенным искателем по натуре, Микеланджело с самого начала поднимал планку для своих будущих достижений до неимоверных высот: он ставил себе задачу быть лучше всех известных ему именитых мастеров. То есть уже на ранней стадии развития творчество стало действенным механизмом разрешения не только внутренних, но и внешних психологических конфликтов. Последние развивались тем больше, чем успешнее юноша погружался в свой туманный внутренний мир и обходился с собственным одиночеством. Нет сомнения, что этому в значительной степени способствовали физические недостатки самого живописца. В собственном воображении видя себя настоящим уродом, он безумно стремился создать совершенный образ, словно заманчивое и полуреальное единение красоты тела и духа могло защитить его от едкого сарказма окружающих. Отсюда извечная настороженность мастера: он всегда ожидал от людей подвоха. По сути, жизнь Микеланджело с детства развивалась таким образом, что он быстро стал заложником своего собственного творчества. Творчество приносило внутреннее спокойствие и гармонию, и самое главное, оно уравновешивало позицию Микеланджело-человека по отношению к окружающему миру. Работая над образами, Микеланджело вдруг открыл, что творчество в его жизни может быть и оболочкой, и маской одновременно: оно позволяло формировать и поддерживать практически любой миф о себе и при этом поступать сообразно своим желаниям. Чем больше успехов добивался начинающий художник, тем больше у него появлялось возможностей для того, чтобы приобретать атрибуты власти в окружающем его многослойном социальном пространстве. Тем больше он выравнивал сформировавшийся с раннего детства дисбаланс между самоидентификацией и восприятием его внешней средой.
Ромен Роллан в своей книге о Микеланджело указывает, что уже первые работы настойчивого и необычайно упрямого ученика имели такой загадочный успех, что о нем заговорили далеко за пределами мастерской. Это предопределило интерес к молодому человеку со стороны флорентийского герцога Лоренцо Медичи. Последний настолько ценил Микеланджело, который к тому времени оставил мастерскую живописи и перешел в школу скульптуры, что содержал его во дворце и нередко приглашал на семейные обеды.
Фактически с момента перехода Микеланджело в школу скульптуры началось заболевание идеей. Он стал одержимым, и эта странная и непостижимая одержимость создателя, ни на секунду не прекращающееся беспокойство творца стали основой его внутреннего стержня, самой действенной стимулирующей силой на протяжении всей жизни. Выражаясь более точным языком, его работа над скульптурой и картинами приобрела системность и последовательность. Однако он еще долгое время испытывал серьезные сложности с концепцией своего творчества: приверженность к античности неминуемо вступала в конфликт с христианским началом, а он мучительно стремился объединить дух человека двух совершенно разных периодов эволюционного пути.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
