– Только попробуй!
– Ты знаешь кто здесь поперёк дороги лежит?
– Это святые, великомученики!
– Сворачивай в сторону! Объезжай их по снегу! Да смотри никого не задень! А то с пулей дело будешь иметь!
– Объезжай, объезжай! – подталкивает своего ездового штабной офицер.
– Видишь раненые лежат!
– Ну ежли так! То хуть бы сразу сказали!
– Он же и говорит великомученики! Повозочный дергает вожжи, лошадь забирает в сторону передними ногами, нащупывая [глубину снега на краю] край дороги. Сани наклоняются, и одной полозьей скользя по дороге, обходят спящих солдат. У солдат на дороге где руки, где ноги, где голова, а где просто костлявый зад. Его видно и сквозь ватные стеганные брюки. %%%%%%% Я подхожу к солдатам, нагибаюсь и начинаю по очереди оттаскивать их [с дороги].
– 11 – Одного тащу за рукав, другого за воротник, а третьего за поясной ремень волоку поперек дороги. Один носом снег пашет, у другого рыльце, как говорят, от снега в пуху, но ни один из них не издал ни звука, и глаз не открыл. Я их по кочкам тащу, и ни один не [трёхнулся] проснулся. Я отпускаю очередного, он собственной тяжестью падает в снег. Подхожу ещё к одному, этот лежит поперёк дороги. На подходе гружёная верхом повозка. Эта при объезде завалиться в снег. Солдата нужно тащить через дорогу за ноги. Голова и плечи у него под кустом. Солдат лежит на боку. Под головой у него вещевой мешок. Он спит и держит его обеими руками. Я беру его за ноги и волоку на другую сторону. Он по-прежнему спит и крепко держит мешок руками. Усталый солдат ради сна может пожертвовать даже жизнью, но не солдатской похлебкой и куском мёрзлого хлеба. Сон и еда, вот собственно, что осталось у солдата от всех благ на земле[и чем он ещё дорожит].
– Давай проезжай! – кричу я повозочному, идущему рядом с повозкой. На передовой мы привыкли кричать. [Слова, сказанные нормальном голосом, там не возымеют действия и не всегда их слышно]. Вся рота, как мертвая, лежит и [сопит] спит на снегу. Солдаты спят после изнурительного перехода. Я и сам еле стою на ногах, постоянно зеваю, тяжёлые веки липнут к глазам, голова валится на бок, ноги заплетаются. Что там ещё? Вопросы меня мало волнуют. Какие вам ещё часовые, мы у себя в глубоком тылу [в лесной глуши]! Ни одного солдата сейчас не поставишь не ноги! Я отхожу от дороги, делаю несколько шагов по глубокому снегу и заваливаюсь в него.
– Езжай, езжай! – говорю я сам себе и мгновенно засыпаю. Открываю глаза, в лесу слышны солдатские голоса. Позвякивание котелков и голос старшины [знакомый звук для солдата]. [Удар откинутой крышки термоса и побрякивание черпака сразу поднимают всех солдат на ноги! Знакомый звук звучит, как пожарный набат, теперь не нужно толкать и будить солдат. Я протираю глаза. Оглядываюсь кругом. Небо пепельно-серое. В лесу полутемно и тишина. До рассвета должно быть часа два, не больше. Что это? Или это утро или вечер и близится ночь? Смотрю на снежный покров, а он искрится и светится. Ничего не пойму. Кажется, что он [слабо] излучает из себя [изнутри] холодный мерцающий свет [серебристым оттенком]. Странно! Почему задолго до рассвета снег начинает мерцать и серебриться холодным огнём [холодным налётом, серебристым светом]?
– 12 – Мы шли через Васильевские мхи. Прошли деревню Жерновка. Потом свернули на Горютино и Савватьево и через Оршанские мхи вышли к Поддубью. На переходе вокруг Калинина сначала мы топали ночами, а затем нас пустили днём. За три перехода мы обошли вокруг города и на рассвете 3-го декабря, не выходя из леса, приблизились к Волге. Когда долго идёшь и ногами швыряешь сыпучий снег, в памяти остаются, выхваченные местами, застывшие картины привалов. [Идёшь по дороге, и смотришь себе под ноги.] А что видишь по дороге и что монотонно уплывает назад, в памяти не остается. Глянешь случайно в сторону, а кругом всё тот же [заболоченный]%%% засыпанный снегом лес. Шагнёшь иногда не глядя, воздух в лесу морозный, а из-под ног выдавливается коричневая [вода] жижа. Прошли мы лесными дорогами в общей сложности километров шестьдесят. Вышли на берег Волги, где на карте обозначена деревня Поддубье.
– Даю вам сутки на отдых и [на] подготовку! – встретил нас в лесу и объявил наш комбат.
– На какую подготовку? К чему нам собственно готовиться? – спрашиваю я. Комбат молча поворачивается ко мне спиной и уходит в глубь леса [по дороге].
– Потом узнаешь! – буркнул он на ходу.
– К смерти нужно готовиться! – говорит кто-то из моих солдат.
– Завтра в наступление [пойдём]! Вечером, нас командоров рот собрали и вывели на берег Волги, подвели к крайнему дому в Поддубье и велели ждать. Через некоторое время Карамушко, наш командир полка подъехал к леса на [белом] жеребце в ковровых саночках Поверх полушубка на него был надет белый маскхалат. Жеребца оставили в лесу, а нас вывели на открытый берег и положили в снег. Вскоре к нам явился и Карамушко. Это была первая рекогносцировка, на которой был командир полка. Вместе с Карамушко пришёл офицер. Какого он звания был? Знаков различия под маскхалатом не было видно. Он зачитал боевой приказ. Дивизия в составе передового отряда 31 армии 5-го декабря сорок первого года переходит в наступление. Два полка дивизии, взаимодействуя в полосе наступления, должны прорвать оборону противника на участке Эммаус-деревня Горохово. На Эммаус вместе с 250 дивизией наступает наш 920 стрелковый полк. Второй батальон 421 стр. полка двумя ротами наступает на деревню Горохово. 421 стр. полку к исходу дня 5-го декабря приказано перерезать шоссе Москва – Ленинград и овладеть деревней Губино. В дальнейшем батальон наступает на совхоз Морозово и к исходу дня 6-го декабря должен выйти на железнодорожную станцию Чуприяновка.
– 13 – Перед наступлением по деревне Горохово будет дана артподготовка [из двух орудий]. И могу сообщить ещё одну приятную новость, нас будет поддерживать авиация. До начала наступления никому из леса не выходить, находиться в ротах и ждать установленного времени! После прочтения приказа, Карамушко показал нам рукой направление и полосу наступления полка. Мы [приподняли] задрали головы и смотрели вперёд. Он стоял на одном колене и простер руку вперед.
– Всё ясно?
– Вопросов нет? Мы промолчали. Карамушко легко поднялся и ушел за избу. После этого нам разрешили подняться и по одному [перебежать] отойти в деревню. Карамушко сел в ковровые саночки, жеребец нетерпеливо бил по снегу копытом, Карамушко тронул рукой за – плечо ездового, тот дернул вожжой, взмахнул в воздухе кнутом, жеребец рванул вперёд и мы Видели его, как такового. Карамушко скрылся, а мы до леса дошли спокойно пешком. Здесь в глубине леса были построены срубы, теплушки, сараи и навесы для полковых и тыловых лошадей. Сами полковые, штабные и тыловые %%% устроились удобно, заняли [по рангам] места в рубленых теплушках. Только солдаты стрелковых рот остались лежать на открытом снегу.
Когда они сумели всё это нагородить [настроить]? – подумал я Может они сюда пожаловали за [неделю] две, три недели? Первый раз за всю войну я получил карту местности. По ней завтра [через день] на рассвете нам предстоит идти [в наступление] вперед. Вот на карте, на крутом берегу деревня Горохово. Здесь проходит передний край обороны немцев. Ещё выше по отлогому склону прямой линией изображено шоссе Москва – Ленинград. Переходишь шоссе, около леса деревня Губино. За лесом полотно железной дороги, а чуть левей обозначен совхоз Морозово – бывший конный завод племенных рысаков.
Раз, два! – считаю я количество домов и построек. Один дом, два сарая и пруд около них. Левей по полотну, в сторону к Москве расположена жел. дор. станция Чуприяновка. Её нам нужно взять к исходу дня 6-го декабря сорок первого года.
– Ну что лейтенант! – слышу я сзади из-за плеча голос Татаринова.
– Пройдём этот лист? Или ляжем под первой деревней?
– Почему не пройдём? – отвечаю спокойно я.
– Ты в этом уверен?
– А что в этом особенного? Чего собственно бояться? – спрашиваю я. Я вспомнил, как мы ротой ходили на деревню через Тьму.
– 14 – Сначала боялись, а потом обошлось без единого выстрел а, без единой потери.
– Как ты думаешь, доползем до шоссе? – не унимается Татаринов. Я повернулся, посмотрел ему в глаза и ответил:
– Не волнуйся, дойдём до Берлина. Назначаю тебе место встречи на Фридрих-штрассе нумер цвай.
– Почему Фридрих и почему цвай?
– Потому, что улица Фридриха в Берлине наверно есть.
– А цвай, легко запомнить!
– Ты чего-то боишься, Татаринов, и не хочешь говорить.
– В обороне на Тьме мы с тобой стояли рядом. Меня тогда послали брать деревню, ты занял мою траншею. Я знаю, чего ты боишься! Первый раз в наступление идти. А я на Тьме ходил. Вроде ничего! Идти можно.
– Ты не знаешь куда девался наш бывший комбат, старший лейтенант, который был на Волге? – спросил Татаринов.
