— Зависит от того, что это за вопрос, — огрызается она.
— Простите, что вторгаюсь в вашу личную жизнь, — храбро выпаливает он, — но мне хотелось бы знать, могу ли я сделать что-нибудь, чтобы вам стало легче.
— Можете. Найдите их и принесите мне их головы на серебряном блюде, — говорит она. — Вряд ли это можно считать личным вопросом. Вы сами знаете, чего я хочу.
— Я стараюсь. Мы все стараемся. Вы знаете, я сделал бы это, если бы смог.
— Знаю. — Ее лицо смягчается, совсем чуть-чуть.
— Белладонна…
— Не надо, Джек. Пожалуйста, не надо, — говорит она. — Не сейчас. И вообще никогда.
— Вы не знаете, что я хочу вам сказать.
— Догадываюсь. Мне меньше всего хочется обидеть вас. Пожалуйста, не вынуждайте меня говорить такое, от чего вам станет больно. Верите вы или нет, но вы мне очень дороги, сами знаете. Но не больше. Вы стали частью моей семьи, хоть это и не семья, а сборище неприкаянных уродов. Без вас мы бы ни за что не справились. Честное слово. — Она пытается улыбнуться, но не может. — Джек Уинслоу, без вас не было бы клуба «Белладонна». По крайней мере, без вас мы не имели бы никакого успеха. Я никогда не забуду, чем мы вам обязаны. Чем обязана лично я. Но не могу дать вам большего, чем глубочайшая привязанность и уважение. Я признала вас членом моей семьи — не требуйте большего. Джек, я не умею любить. Вот и все. Очень просто. У меня нет сердца.
— Я вам не верю. Вы любите дочь. Любили мужа.
— Откуда вы знаете, что я любила мужа? — спрашивает она, глядя в никуда. — Он меня спас, заботился обо мне, берег и охранял. Но любовь, какая должна быть между мужем и женой… — Ее лицо гаснет. — Да, я могу сказать, что люблю свою дочь, по-своему. Люблю Томазино и Маттео. Но Брайони — это все, что поддерживает во мне жизнь. Без нее я просто сошла бы с ума. Если я начну думать о том, как она появилась на свет, кто ее отец…
— Не нужно ничего рассказывать, — перебивает ее Джек.
— Вы никогда не спрашивали меня об этих подробностях, — говорит она, ее лицо все так же безжизненно. — Хотя, мне кажется, имеете полное право спросить, потому что вы служите мне верно и беззаветно. Вы не представляете, как я благодарна вам за то, что вы ничего не требуете. Поэтому я доверяю вам еще больше. Я бы и сама рассказала вам, но не могу. Пока еще не могу. Знаю лишь одно — я готова бросить всю затею. Я пока еще не собираюсь полностью отказываться от нее, но рада, что у меня появилось место, куда я могу убежать, лечь на дно и там зализывать раны. Я долго не выдержу.
Джек страшно напуган, но старается этого не показывать.
— Куда вы уезжаете? — спрашивает он наконец.
— В Виргинию. Томазино подыскал там плантацию. Это как раз то, что мне нужно: огромное поместье, полное уединение. — Она вздыхает. — Дома в усадьбе находятся в очень хорошем состоянии, поэтому переделок почти не требуется. Я уже нашла хорошую школу для Брайони, после праздников переезжаем.
— А что же будет с клубом?
— Закроем его, само собой. Пусть стоит пустой и загадочный. Как я. — Она горько смеется. — Не станем заранее уведомлять персонал, чтобы не поползли слухи, будем платить им жалованье еще несколько месяцев и надеяться, что они вернутся, если нам вдруг вздумается открыть клуб вновь. Пока еще не знаю. У меня больше нет сил продолжать. Нет сил.
— Нельзя сдаваться, — говорит Джек, хоть и понимает: если она решила, никакие слова ее не переубедят.
— Я не сдаюсь, — с жаром заявляет она. — Будем считать это сокращением штатов. Женщины, которые приходят ко мне, сливаются в какой-то безликий водоворот. Вначале такого не было. Я не получаю удовлетворения, помогая им, не радуюсь, глядя, как они возвращают себе хоть каплю надежды. Я больше не могу.
— Я вам больше не нужен, — говорит он, не сводя взгляда с рук, сцепленных на коленях так туго, что я даже из потайного укрытия вижу, как побелели костяшки пальцев.
— Этого я не говорила, — возражает она. — Вы нужны мне больше, чем прежде, но вы сами знаете, что я не могу просить вас переехать в Виргинию. Вряд ли вас это устроит; в деревне вам станет скучно, там ничего нет, только деревья да лошади. Но я была бы очень рада, если бы вы переехали сюда, присматривать за домом. Чтобы шестеренки в машине крутились безотказно, требуется масса бумажной работы. И еще я хотела бы, чтобы вы открыли контору где-нибудь в другом месте и там содержали фонд, который продолжит помогать женщинам, которые мне пишут. Мне кажется, я знаю человека, который мог бы заняться этим делом. Она вам понравится.
Ах, моя дорогая Белладонна, ты еще большая сводница, чем я. Рад, что не мне одному пришла в голову мысль создать из Джека и Элисон идеальную пару.
— Не надо мне покровительствовать, — говорит он.
— Не думайте обо мне так плохо, — отвечает она. — Я бы не стала навязывать вам на шею кого попало только для успокоения своей совести. Если бы у меня была совесть.
Несколько минут они сидят молча.
— А что будет с Маттео и Томазино? — наконец спрашивает Джек.
— Если не ошибаюсь, Маттео собирается жениться на Аннабет. В таком случае я его благословлю. Хоть мне и хотелось бы видеть его рядом, я не так эгоистична, чтобы лишать его права на счастье, которого мне самой никогда не видать. — Она вздыхает. — Если они решат остаться в Нью-Йорке, придется мне научиться жить без них. Но в этом случае вы сможете работать вместе. Томазино едет со мной.
Потому что я совершенно незаменимый.
— Вы любите Томазино, — замечает Джек.
— Не той любовью, какой хотелось бы вам, — возражает она. — И не такой, какой вы заслуживаете. Он стал для меня братом. И ему тоже нанесены тяжкие раны. Он — мой шедевр разрушенной цивилизации. Постоянное напоминание о том, что привело меня сюда. Понимаете?
— Нет, — отвечает он. — Мне вас никогда не понять.
— Джек, так и должно быть. Я недоступна пониманию. Я творение фантазии, больше ничего. Меня создал он. Меня выкроили они. Я вишу на ниточке и не могу развязать ее иначе — только найти их и заставить страдать, — говорит она голосом низким и хриплым. — Терзать их так же, как они терзали меня.
Джек смотрит прямо ей в лицо.
— Я не хочу знать того, что вы мне сейчас сказали. Я все равно люблю вас и буду любить всегда, кем бы вы ни были. Что бы с вами ни случилось.
Наступает мучительное молчание, ее лицо становится жестким, как маска, которые она носит в клубе.
— Никогда больше не говорите мне этого, — говорит она наконец. — Обещайте мне, что никогда больше этого не скажете, или я сойду с ума.
Джек отрицательно качает головой.
— Поклянитесь, — хриплым шепотом произносит Белладонна. — Поклянитесь.
— Клянусь, — шепчет в ответ Джек, из его глаз катятся слезы. Она встает и, ни разу не оглянувшись, выходит.
* * *
Дальше все идет так, будто этого разговора не было. Белладонна уходит к себе в комнату, сообщает нам, что у нее болит живот, и неделю не появляется в клубе. Выходит она только на костюмированный бал «Ночь в Касбе» — тот самый, к которому мы так давно готовились. Мы посыпаем пол сотнями тысяч розовых лепестков, как настоящих, так и шелковых, чтобы гости ходили по щиколотку в душистой пене. Потолок и стены задрапированы десятками ярдов парашютного шелка, так что убранство зала напоминает шатер великого паши; в воздухе витает аромат благовоний и мирры. Весь персонал, в дополнение к обычным маскам, облачен в сверкающие тюрбаны. Точнее говоря, тюрбанов сегодня очень много, равно как вуалей, развевающихся халатов и платьев, на которые пошли целые рулоны прозрачного шифона: наши гости слишком ленивы, чтобы придумать что-нибудь оригинальное, и поэтому просто скопировали костюмы с фильмов Рудольфо Валентино.
Белладонна одета на редкость целомудренно — глухое черное платье и чадра, повседневный наряд мусульманских женщин. Только они никогда не красят свои паранджи в темно-багровый цвет и не украшают их длинными нитями жемчуга. Такой костюм скрывает очертания фигуры Белладонны и почти все лицо. Только глаза поблескивают над краем чадры, пытливо светятся в приглушенном полумраке зала.
Сегодня их блеск темен и тревожен. Чтобы замаскировать незабываемый оттенок своих глаз, Белладонна надела коричневые контактные линзы. Они толстые, неудобные, через пятнадцать минут глаза начинают болеть, но она не обращает на это внимания. Неприятные ощущения помогают ей хранить сосредоточенность, оставаться начеку. Ни малейший намек не должен выдать ее, раскрыть, кто она такая и кем была раньше. Нет, сегодня, после стольких лет выжидания, планирования, расчетов, мы не можем рисковать.
Слезы сладкие в глазах.
Сегодня Белладонна непостижима. Потому что за соседним столиком сидит ее кузина Джун, попивает коктейли с мужем. Джун завила свои светлые волосы кудряшками, нарумянила пухлые, как яблочки, щеки, накрасила ногти, втиснула пышные телеса в прелестный, как ей кажется, наряд с вышивкой и золотыми кисточками. Однако он ей совершенно не идет. Ее могучая грудь вздымается над лифом, как штормовая волна под напором ветра.
