— Да, — сказал я, — история, полная драматизма.
— Я это к тому рассказал, — продолжал Леша, — что надо бы нам сегодня по стопочке пропустить по случаю успешного спасения лагеря героическими усилиями...
— И просто для сугреву, — добавил Саша.
— Хорошо, — засмеялся Константин Иванович, — давайте выпьем по стопочке перцовки.
12 августа
Геологи нынче опять идут в поле, и Петька просится с ними. Однако Константин Иванович взять его отказался: у Петьки нет ни сухих сапог, ни сухих портянок, вообще ничего сухого. Вчера он умудрился вымочить все, что только можно. А кроме того, у нас в лагере много работы: надо просушить все, что подмокло вчера, проветрить наш дом (то есть палатку), выяснить, много ли урону мы понесли за вчерашний день, устроить ревизию оленьему мясу (я, правда, надежно укрыл его от солнца и дождей, но вдруг да что-то с ним все-таки случилось), постараться высушить (если это вообще возможно) подмоченные пачки Сашиного «Беломора», вывернуть и проветрить все спальные мешки. И все это нужно сделать быстро, пока светит солнце и дует приятный легкий ветерок.
Операция по спасению Сашиного «Беломора» закончилась частичным успехом: выбросить пришлось только четыре пачки (те самые, что плавали у нас по палатке), а пять пачек, подмоченных во вьючном ящике, удалось просушить, причем, как утверждал впоследствии Саша, плесенью от этих просушенных папирос хоть и наносило, но совсем немного. Оленина же наша в полном порядке: на черной плотной корке нигде ни трещинки, а под этой новой плотной «кожей» мясо совершенно розовое, парное и в руках просто «играет», как бы перетекая плотной массой.
Только-только просушили, проветрили и обревизовали мы все наше имущество, как с запада нанесло опять тяжелые тучи; они мигом закрыли солнце, и вскоре вновь хлынул ливень.
Геологи вернулись под вечер промокшими до нитки.
— Вот какая погода нынче поганая, — говорит Леша, стаскивая промокшие сапоги (сапоги хоть и резиновые, вроде бы и не промокают, но вода с мокрых штанов и рубах стекает вниз, к портянкам), — ни дня без дождя, считай, нету.
— Зря Бога гневите, Леша, — укоризненно говорит ему Константин Иванович, — с погодой нам нынче просто везет. Ну, подумаешь, и намокли. Чай, не сахарные, переживем. Зато холодов свирепых не было, ни снегу, ни ледяной крупы с неба толком не сыпалось...
— Как же не сыпалось, — обиделся Петька.
— Ну, это мелочи, — продолжал Константин Иванович, — ураганом палатку ни разу не срывало, печка цела...
— Это вы просто не знаете, — продолжал упорствовать Петька, — у нас тут такие ветра бывали, что железные штыри из земли лезли, приходилось все время укреплять палатку...
— А чего же ты хочешь, дорогой, — усмехнулся Саша, — это же Арктика.
— Здесь вам не Крым и даже не Нарым, — в который раз привел я нашу тулай-кирякскую поговорку.
— И потоп скоро закончится, — сказал Леша, — вот увидите. Вода тундру пропитала не столько от дождей, сколько от таящих снежников. А они, снежники эти, уже здорово похудели. Скоро опять ручей у палатки высохнет, на озеро за водой бегать придется — еще и жалеть об этой воде будем.
После ужина (суп-харчо из оленьей грудинки и оленьи же отбивные) всем отрядом перебирали лук и картошку.
— И куда эти проросшие луковицы потом? — спросил Петька.
— В бульон. И как можно быстрее, — ответил я.
— По этому поводу, если хотите, могу рассказать одну старую и мудрую байку, — сказал Саша и, не дожидаясь согласия, продолжил: — Жила-была бабушка, не то чтобы скупая, а скорее мудрая и очень хозяйственная. И было у той бабушки много красных помидоров...
— Хорошее начало, — похвалил Константин Иванович.
— И поскольку была она хозяйственная, то в первую очередь всегда съедала подпорченные, то есть подгнившие помидоры, рассуждая так: коли я нынче их не съем, завтра-то они и вовсе сгниют. А назавтра подгнивали другие помидоры, и бабушка, рассуждая так же, съедала уже их. Вот так прожила бабушка долгую жизнь и каждый день ела только подгнившие помидоры. Умерла она в твердой уверенности, что вкус помидора — это вкус подгнившего помидора, потому что никаких других помидоров в своей жизни не пробовала.
— Понял? — ехидно спросил у меня Петька.
— Чего же тут не понять, — ответил я. — Но попрошу заметить, что именно проросший и даже чуточку подпорченный лук особенно хорош в бульоне: он гораздо лучше свежего лука собирает на себя из бульона все нежелательные компоненты и гораздо лучше осветляет его.
Перед самым отходом ко сну увидели мы вдруг вертолет. Он, постепенно снижаясь, шел в нашу сторону с юга, из Хатанги. Однако сел он не на нашем, а на противоположном берегу залива. В бинокль можно было видеть маленькие фигурки, которые копошились на берегу и словно что-то искали там. Часа два мы рассматривали пришельцев и все гадали: кто это, зачем и что они там ищут. Потом я ушел спать, а когда поутру проснулся, то ни вертолета, ни людей на том берегу залива не было. Кто это был, зачем прилетал, кого (или что) искал, так и осталось для нас загадкой. Дня два или три вспоминали мы этот странный визит, а потом и вспоминать бросили.
Ночью дождь кончился, и утром мы увидели огромную радугу, разноцветное коромысло которой было перекинуто как раз через залив Нестора Кулика.
— Видал, чудо какое, — толкает Петьку в бок Константин Иванович, — радуга в Арктике, да еще в таких широтах. Ни за что бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами.
13 августа
Геологи ушли в маршрут. Перед уходом Саша (как-никак он все-таки начальник, а для Петьки — в особенности) строго-настрого велел ему согреть воды и вымыть уши и шею.
— Иначе вечером будем мыть принудительно, — добавил он, — и отнюдь не теплой водой.
То ли Петька действительно испугался этой угрозы, то ли хотел потрясти весь отряд и особенно Константина Ивановича (его он и боится, и уважает), но решил он вымыться целиком. Он нагрел два ведра воды, посреди огромной лужи, что раскинулась за нашей палаткой, поставил три раскладных стула (на один поставил ведро с горячей водой, на другой положил мыло, мочалку и другие принадлежности для «купания», на третий уселся сам) и не только как следует вымылся (я даже от души потер ему спину), но впервые без всякого принуждения вычистил зубы. Пришлось и мне повторить его подвиг. Правда, мылся я не в луже, а в озере (в остальном технология была та же — ведра с горячей водой и раскладные стулья, стоящие в холодной воде). Заодно устроил я и постирушку: выстирал вкладыши и полотенца.
В обед Петька признался мне, что уже давно тоскует о «тушеночке» (и это при нашем изобилии нежнейшего и вкуснейшего мяса — вот извращенец!). Пришлось вскрыть ему одну банку и разогреть на сковороде. К моему изумлению (я-то думал, что он ковырнет это варево и отставит прочь), он действительно сожрал банку этой мерзости целиком. Ничего не понимаю!
Для испытания наших дрожжей поставил я кислое тесто, укутав его в свою шубу. Дрожжи оказались такими «ходкими», что тесто наше даже убежало. К возвращению ребят стал я жарить оладьи на постном масле, и тут ждало меня большое огорчение: наша глубокая чугунная сковорода (ах, как я был рад в Игарке, когда разыскал ее на складе!) имеет трещину, через которую масло льется прямо на горящий примус. Какая жалость! Оладьев тем не менее я напек, хотя помучился при этом изрядно.
Вечером, едва разглядев на склоне холма фигурки возвращающихся геологов, Петька бросился им навстречу, чтобы похвастаться своим подвигом. И подвиг был оценен по достоинству: Петька был награжден персональной банкой сгущенки.
Весь вечер Константин Иванович собирался в большой одиночный маршрут (то есть отправится он туда один) на озеро Неприветливое — напрямик до него километров пятнадцать, не меньше. После этого мы будем сворачивать лагерь и двинемся вниз по Нижней Таймыре. Да и то сказать: пора. Петька давно уже тоскует — надоело ему сидеть на одном месте, да и мне маленько наскучило, если честно признаться. Но это будут решать геологи (работа — прежде всего!). А кроме того, наш мотор «Ветерок» (вернее «Матерок») пока толком не работает. А двигаться вниз на веслах — безумие.
