Так что за эти прошедшие после войны с Густавом Адольфом пять лет я сумел подготовить именно такое количество солдат. А также благодаря бесперебойной работе военных школ и академии — необходимое число офицеров, капралов, сержантов, ландпассатов, писцов, барабанщиков, горнистов, старшин, армейских лекарей и так далее. Вообще у меня в роте на восемь десятков рядовых приходилось двадцать две единицы старших начальников и командиров. Чуть меньше, чем в армии Оранского, где таковых было двадцать восемь, но мне и того хватало. Как-никак методики обучения в моей армии, как я надеялся, были чуть более продвинутыми. Один вон «обстрел» чего стоил. Ежели бы в моей Уральской вотчине рудознатцы не отыскали залежи селитры, именуемой здесь ямчугой, я бы на одном порохе в трубу вылетел. Ранее-то ее приходилось из-за границы завозить — из Персии да Англии…
Но, как бы то ни было, к концу года военная реформа, в принципе, была бы окончательно завершена. Ежели бы Густав Адольф напал нынче, то он бы так легко, как в прошлый раз, не отделался. Но на сие рассчитывать было нельзя. Шведский король уже два года как воевал в Германии, вовсю громя имперские армии, предводительствуемые ее самыми лучшими полководцами.
То военное столкновение, которое решено было даже и войной-то не объявлять, закончилось подписанием Ямского договора. По этому договору ситуация практически возвращалась к статус-кво. То есть шведы освобождали занятые ими Ям, Копорье, Корелу, снимали осаду с еще державшегося Ивангорода и… выплачивали России «за обиды» пятьдесят тысяч риксдаллеров. Я настаивал, чтобы русским купцам еще разрешили напрямую торговать с иностранцами в Ревельском порту, до коего уже были налажены торговые маршруты из Пскова и Новгорода Великого, а также им был бы разрешен транзитный проход через отвоеванную шведами у поляков Ригу, однако тут Густав II Адольф уперся рогом. Ну да еще бы — монополизация нашей торговли на Балтике приносила шведам по миллиону риксдаллеров в год… Поэтому переговоры были тяжелыми и долгими и закончились компромиссом. Шведам удалось отстоять сохранение торговых пошлин и сборов за проход русских торговых кораблей по Западной Двине (Нева и так была нашей), а мне — свести их к крайне незначительным величинам. Кои к настоящему моменту вообще были практически обнулены.
Густав II Адольф, перед тем как по примеру датчан ввязаться в свару в германских землях, решил обезопасить себя с этой стороны и прислал ко мне своего ближника Александра Лесли с объявлением об обнулении тарифов и просьбой подкрепить старый Ямский мирный договор еще и «сердечным согласием между христианскими государями». То есть как бы прямым обязательством одного короля не нападать на земли другого «на все то время, кое им Господь отпустит». Кому там у них пришла в голову эта идея, в коей по существующим правилам никакой необходимости не было (мирный договор же есть), — не знаю, но, как видно, этот человек меня очень хорошо изучил. Только договор меня бы точно не остановил. Ибо шведы уже раз нарушили действующий мирный договор. И, по моим представлениям, я вполне имел право ответить им тем же. А вот мое слово… Поэтому я было заартачился. Вся моя военная реформа как раз была и затеяна для того, чтобы подготовить армию, коей затем наподдать этим уродам. А кроме того, шведы затянули с выплатой пятидесяти тысяч риксдаллеров, к тому моменту заплатив лишь половину. Так что и формальный повод для начала войны у меня имелся. Но, как выяснилось, Лесли привез с собой недостающую сумму, а также еще двадцать тысяч компенсации за задержку. А я успокоился и подсчитал, что я теряю и выигрываю, согласившись со шведами. Как выяснилось — выигрываю я довольно много. Моя торговля сейчас уже буквально задыхалась вследствие малого периода навигации у Архангельска. Именно поэтому мои проекты насчет тушенки и остального волей-неволей лежали в долгом ящике. А тут появлялась возможность без всякой войны начать раскручивать балтийские торговые маршруты. Плюс в германских землях вовсю бушевала война. И народец бежал от нее куда ни попадя. Я тут с некоторым удивлением узнал, что слово «банда» здесь означает не разбойную ватагу, а является вполне официальным современным именованием отряда ландскнехтов, а Мародер — вообще фамилия одного из их предводителей. Ох, видно, оторвались ребятки… Так что, по моим прикидкам, существовала возможность, пока оно у них там не успокоится, заманить какое-нито число беженцев от войны на свои земли. А то людишек у меня все еще сильно не хватало…
Прикинув таким образом, я скрепя сердце подписал-таки запрашиваемое и даже пожелал шведам удачи. Ибо чем больше они порезвятся на германских землях, тем больше у меня прибавится народишку… Впрочем, эти надежды пока оправдывались не слишком. Армия у Густава II Адольфа оказалась довольно дисциплинированной, грабила не шибко, и немцы по большей части предпочли остаться дома. Через мои карантинные дворы, кои я открыл в Ивангороде и новом Охтинском остроге, что заложили у слияния Невы и Охты (вот и весь Питер), за те три года, что минули с подписания того пресловутого «сердечного согласия», прошло, дай бог, тысяч пять человек. Потому и запланированные более обширные карантинные дворы в Пскове, Ладоге и Новгороде Великом так и не были выстроены. Ивангородского и Охтинского вполне хватало.
Все прибывшие, согласно старому, еще времен Грозного закону, жили там две недели, за кое время писцы и дьяки выспрашивали у них, кто какому ремеслу обучен. Затем вновь прибывших распределяли по разным землям. В принципе, никаких особых ограничений не существовало, за исключением того, что, в отличие от прежних времен, я запретил селить иноземцев селами и слободами. Все иноземцы непременно расселялись одиночными семьями, а забота об их первоначальном обустройстве возлагалась на общинные советы. Поначалу случались неприятности. Так, двадцать семей из-под Штеттина чуть ли не бунт учинили, требуя дать им возможность поселиться всем вместе. Пришлось высылать стрельцов, имать мужчин в железа и проводить расследование. Как выяснилось, воду там мутил евангелистский проповедник, имевший над всеми крестьянами почти абсолютную власть, упускать которую ему дюже не хотелось. Вот и подбил мужичков на бунт. Проповедника и еще парочку его наиболее упертых подручных, кои по его приказу даже отходили палками тех из крестьян, кто не шибко хотели бунтовать, заковали в кандалы и отправили «на уральские руды», а остальных раскидали по одной семье по деревенькам трех новых губерний. Но затем все наладилось.
А через пару лет я послал дьяков с поручением посмотреть, как обустроились переселенцы, и набрать у них грамоток к их сродственникам, кои еще оставались в Германии. Как выяснилось, практически все устроились неплохо. Все в первый же год получили избы, кои им построили общины, и принялись обживаться с немецкой основательностью. Так почитай все завели сады, чего русские крестьяне до сего не делали, а в огородах принялись выращивать те овощи, которые в этих местах пока еще особо не культивировались. Да и к выбору лошадей немцы подошли куда как более основательно, не гонясь за дешевизной и предпочитая переплатить, но заиметь добрую скотинку. Поэтому немецкую «инъекцию» в русское село я посчитал вполне удавшейся. Несмотря на всю ее малочисленность…
Дьяки привезли несколько сотен писем переселенцев, из которых при просмотре (ну не дурак же я отправлять письма, кои планировал использовать для увеличения волны переселенцев, без какой бы то ни было цензуры) было забраковано около полутора десятков. В основном тех, где переселенцы жаловались на отсутствие евангелистских и лютеранских кирх и невозможность их построить. Нет, официально я ничего такого не запрещал, но… попробуй-ка построить кирху, ежели людей протестантского вероисповедания на сорок (а то и на сто сорок) верст окрест — одна твоя семья. То-то. А так все должно было получиться славно. Обязанности батюшек обучать детишек — никто не отменял, за сим общине велено было приглядывать строго, соседи все православные, говорят только по-русски — и куды бедному крестьянину остается податься? К тому же ничего необычного в этом нет. Все вполне в духе их же немецких традиций. Куда, например, подевались довольно многочисленные полабские славяне или те же балты-пруссы? Да ассимилировались напрочь. И к девятнадцатому веку слова «пруссак» и «прусский» уже являлись полным олицетворениям эдакого настоящего, истинно немецкого духа. Ну если они, конечно, не применялись по отношению к тараканам…
Так вот, остальные письма, в коих переселенцы вовсю похвалялись, как оне в русской земле обустроились, были пересланы в их земли. Каковую обязанность я возложил на купцов, повелев им непременно доставить письма лично в руки адресатам и запретив передавать с оказией. Но пока шибкого возрастания потока переселенцев это не принесло. Может, купцы еще пока с поручением не справились, а может, просто народец еще не так подперло.
