Итак, я сидел у кровати сына, лежащего на боку, заткнув кусок одеяла между коленок (совсем как я), и рассказывал ему сказку. Вдруг в дверь горенки постучали. Ванька, уже почти задремавший под мой тихий голос, тут же встрепенулся и заморгал. Я досадливо поморщился, но сдержался. Как видно, сообщение стоило того, чтобы потревожить меня за почти святым для меня занятием.
— Государь… — тихо послышалось в приоткрытую дверь.
— Что случилось?
— Украины польские взволновались…
Я замер. Вот дьявол… вроде ведь уже решил ни в какую войну не ввязываться.
— Хорошо. Я понял. Ступай, — отозвался я и снова развернулся к сыну, в глазах которого не было уже ни тени сна. — Ты чего это тут? А ну-ка, давай клади ручку под щечку.
— Пап… а это значит, война будет? — блестя любопытными глазенками, спросил Ванька.
— Может, и будет, — не стал спорить я, поскольку взял себе за правило никогда не врать сыну.
Нет, я, конечно, не настолько продвинутый родитель, чтобы рассказывать ребенку всегда и всю правду. А то есть такие… на вопрос пятилетнего ребенка «А откуда я взялся?» начинают ему честно и откровенно рассказывать про взаимоотношения мужчины и женщины, половой акт, мастурбацию и так далее… На это — меня не хватало. Если Ванька задавал вопрос, коий я считал щекотливым, то я старался как-то обойти его, ну там заболтать, отвлечь, но из-за Ванькиной настырности делать это становилось все сложнее и сложнее. А если уж не удавалось — то прямо говорил, что этот вопрос мы обсудим позже, когда он подрастет. Да еще и обставляя условием, что ежели он хочет узнать ответ на него от меня, то более никому он его задавать не должен… Но врать — нет, никогда.
— А ты меня с собой на войну возьмешь?
— Нет, — прямо и без увиливаний ответил я.
— Почему? — после некоторого сопения обиженно спросил Ванька.
— Потому что война — не для детей.
— А я не дите, — гордо заявил Ванька, — я — царевич!
— То — да, — согласно кивнул я, — ты — царевич. Но… маленький еще. Когда боярских да дворянских новиков в строевые Разрядные списки вносят, знаешь?
— Не-а.
— В пятнадцать годов.
Ванька разочарованно скривился.
— Это я до пятнадцати годов на войну не попаду?
Я едва не рассмеялся. Ох, мальчишка мой родной… Но сдержался и ответил серьезно:
— Нет, ты — попадешь. Потому как ты — царевич. Но пока — рано.
— А ты мне скажешь, когда можно будет? — даже не столько спросил, сколько попросил сын.
— Непременно скажу, — пообещал я. — А теперь — спи. Люди, они ведь во сне растут. Когда снится, что летишь. Вот тогда-то самый рост и идет.
— А мне такое часто снится… — сказал Ванька удивленно. Ну еще бы… Папка-то, оказывается, и про сны ведает. Ну дела…
— Ну вот и хорошо. — Я поцеловал его в теплую щеку и поднялся на ноги. — Спи. А я пошел.
— На войну собираться? — догнал меня Ванькин вопрос, заданный уже сонным голосом.
Я усмехнулся и, не ответив, вышел из горенки.
Когда я подошел к кабинету, Аникей, как обычно, торчал за своим бюро. Я иногда даже удивлялся — когда он спит? Когда бы я ни пришел — хоть в самую ночь-заполночь, он всегда встречал меня за конторкой… В кабинете меня уже ждали. Мишка Скопин-Шуйский, патриарх Дионисий, избранный на сей пост после смерти Игнатия четыре года назад, Качумасов, Митрофан… ближний круг.
— Ну что, орлы, — приветствовал я их, — войны хотели? Так вот она вам. — Я покачал головой. — А подумайте, что бы мы сейчас делали, если бы в свару со шведами вляпались?
Все, кто был в кабинете, переглянулись. Да уж… А я невольно прикусил губу. Это ж ведь опять пойдет гулять байка о том, как Пресвятая Богородица своему избраннику наказала со свеями в войну не вступать, потому как грядет другая, святая, на коей за православных вступаться придется. А то и чего похлеще придумают…
В принципе, бунт православных в Речи Посполитой зрел уже давно. И причин для его возникновения было множество. После Брестской унии новоиспеченные подданные папы стали столь рьяно помогать иезуитам, коих при Сигизмунде появилось в Речи Посполитой великое множество, склонять православных к принятию католичества, будто это действо не сокращало их собственной паствы. А может, они чувствовали, что она очень недолго будет оставаться их собственной… Тогда бунт, по существу, удалось предотвратить нашей совместной со Вселенским патриархом операцией по восстановлению Киевской митрополии Константинопольского патриархата. Ну да Константинопольские патриархи и Московских митрополитов всю жизнь интронизировали, да и первого русского патриарха, коий появился только лишь (а может быть «уже») сорок три года назад… Тогда нам удалось поставить на киевскую кафедру одного из самых волевых и энергичных иерархов Русской церкви — Казанского митрополита Гермогена. Я считал это двойным выигрышем. Во-первых, Гермоген был настолько сильной личностью, что имел все шансы на избрание патриархом. Да и даже если мне удалось протолкнуть на этот пост Дионисия, Гермоген, останься он в России, скорее всего, стал бы очень сильным центром влиятельной группы в среде церковных иерархов. А это привело бы к тому, что мы с ним точно бы сцепились. И не раз. А так — мы получили весьма сильного лидера православной церкви в Речи Посполитой, и вся головная боль по поводу его характера и способностей досталась Сигизмунду. И когда он умер, а на Киевскую митрополичью кафедру взошел опять же русский архиепископ Исидор, хоть и интронизированный Вселенским патриархом, но прибывший в Киев напрямую из Новгорода Великого, Сигизмунд даже не пикнул. Наоборот, на радостях велел отслужить молебен «во избавление». Что едва не привело к бунту… А во-вторых, были и другие причины. Обман и подавление казачества. Жестокость магнатерии, зарабатывающей огромные деньги на торговле зерном и потому выжимающей все соки из южных, зерновых районов страны, заселенных преимущественно православными. Да мало ли… Оставалось лишь удивляться, почему котел взорвался только сейчас. К тому же одним из самых важных причин этого взрыва являлось то, что недалеко, на востоке, лежала огромная страна, истинная земля обетованная, в коей православные жили так, как можно было только мечтать. Ну или так оттуда казалось…
— Исполчаемся? — негромко поинтересовался Скопин-Шуйский. — С утра велеть рассылать по губерниям голубиных вестников?
Я отрицательно качнул головой.
— Нет. То есть вестников рассылать надобно. Но вот с исполчением подождем.
Все присутствующие удивленно переглянулись.
— Так зачем же рассылать?
— А вы что, думаете, я вот так брошусь помогать бунту против законного государя? — Я наставительно поднял палец. — Бунт против законного государя — преступление, кое должно быть наказано жестко и до конца…
Ну да, только раз дай слабину, и пойдет. Всякие там Разины, Пугачевы, Булавины… а закончится все семнадцатым годом. И сотней миллионов жизней, выпущенных в трубу. Знаем, учили… Но на всех присутствующих этот мой пассаж произвел неизгладимое впечатление. Лица моих ближников окаменели. Нет, не таких речей они ждали от своего государя. Да и… он же вроде и сам о войне говорил. Ну вот только что…
Я мысленно усмехнулся.
— Но отреагировать нам, конечно, все одно надо. Ведь православные от безысходности взволновались-то. Да и народ там русский живет. Нечто о сородичах не порадеем? Так что… — Я сделал короткую паузу, обвел всех несколько насмешливым взглядом и закончил: — Будем собирать Земский собор. Всей землей Владиславу Жигмонтовичу поклонимся, челом ударим, попросим не лить православную кровь да облегчить православным их страдания…
На лицах всех присутствующих отразился крайний скепсис. Сейчас, как же, разбежался… да и хрен тут что от Владислава, лишь полгода назад занявшего польский трон, зависит. Польская шляхта и магнатерия церемониться не будут. Кровавой косой пойдут по землям православных… Да и глупо упускать момент возвернуть под руку русского царя исконные русские земли. Я снова усмехнулся и заметил эдак небрежно, опустив очи долу:
— А вот уж ежели он не соизволит… а меня весь народ попросит, тут уж… — И я замолчал, увидев, как светлеют лица моих соратников.
А что вы думали? PR еще никогда и никому не мешал, и начинать войну без информационного обеспечения и думать не стоило. Эвон в августе две тысячи восьмого в Южной Осетии начали, так потом не знали, как от грязи отмыться…
5
— О-берегись!.. — донесся с соседней батареи протяжный крик.
Я торопливо приоткрыл рот. Резкий звуковой удар от выстрела крупнокалиберной пушки надобно переносить именно так… И спустя несколько мгновений — жахнуло. Это означало, что еще полтора пуда раскаленного чугуна унеслись в сторону видневшихся вдали крепостных бастионов. Я захлопнул рот и снова зачерпнул ложкой гречневую кашу с тушенкой. Эх, до чего же вкусная еда. Может, потому, что она оттуда — из оставленного мира. Из студенчества, из армии, из беззаботной молодости…
