— Эй, Варенька, серденько мое, — смеясь, кричал Митька, — не танцуй у быков перед очами. Ты ж своим танцем не даешь им ходу!
— Она подручного боится, вот и выскакивает наперед.
— Подручный бык смирный, чего ж его бояться. Ты с ними смелее, Варя.
— Вот тетя Глаша, она и быков не боится, и Митьку кнутом обещала попотчевать!
— Грицько! Слезай со штабеля да научи Варю, как подле быков ходить! Ты же мастер!
— Он сможет!
— Ха-ха-ха!
— Го-го-го!
— Чего зубы скалите? Тоже нашли над чем смеяться.
— Варя, сюда, сюда заворачивай!
— Ну, взяли! Подняли!
— Ра-а-а-зо-ом!
— У-у-ух!
Поддевая ломом очередное бревно, Сергей радовался. «Дружно начали, — думал он, — работа тяжелая, а у всех смех и шутки». Его особенно радовал стоявший с ним в паре Грицько. Плечистый, с хорошо развитой грудью, крепкий на ногах, он подымал конец бревна, а выпрямляясь, заливался смехом, то и дело посматривая на Варю. Ему было и смешно, и жалко ее, когда она со слезами на глазах тянула за налыгач непослушных быков. «Такая красивая, — думал Грицько, — а быки ее не слушают».
— Варя, а ты их батогом, батогом, — советовал он, — да покричи на них.
Грицько давно снял рубашку. На руках, на спине, на плечах играл каждый мускул. Поглядывая на Грицька, Сергей невольно думал: «Здоровило! Да если бы рядом с ним никого не было, он бы и один, немного поднатужившись, сбросил бы бревно на землю».
Разноголосый говор и смех, царившие с утра на переброске леса, не смолкали весь день. А особенно было шумно за едой. Обедали все вместе, усевшись на траве. Ели много и торопливо, почти наперегонки. Говорили все разом, и тут доставалось и поварихам и Прохору, а больше всех не в меру веселым девушкам.
— Пусть посмеются, а нам подавай жареную картошку.
— Они на работе веселее!
— А Грицько даже не улыбнется!
По радостно возбужденным лицам Сергей видел, что у всех сплавщиков настроение превосходное. «Хорошая подобралась артель, — думал он. — С такой дружной артелью мы за месяц столько сбросим леса в реку, что Савва только поспевай ловить бревна и вытаскивать их из воды».
Вечером Сергей совещался с Прохором. Ему не терпелось: хотел как можно быстрее начать сплав леса.
— Если еще денек так поработаем, — авторитетно заявил Прохор, поглаживая усы, — то можно будет первую партию сбросить в воду. Пустить лес на воду нетрудно, — добавил он, — а вот провожать его по реке — дело другое. Тут потребуются настоящие молевщики. Вот я и думаю: кого бы нам послать молевщиками?
— Для начала, — сказал Сергей, — придется вам идти. Возьмите с собой Атаманова, Кушнарева — они сумеют, да подберите по своему усмотрению еще трех-четырех человек.
— Ладно, — сказал Прохор, — будем готовиться.
— А вы поезжайте на лодке.
Прохор усмехнулся.
— Погоди. Лодка нам еще пригодится.
Сергей во всем доверял Прохору и охотно с ним согласился.
На третий день утром первая бригада молевщиков во главе с Прохором взяла багры, веревки, запаслась продуктами и тронулась в путь. А следом за ними поплыли по реке бревна. Четыре парня — среди них был и Грицько — выравнивали бревна по бровке берега и сталкивали в воду. Река охала, брызги взлетали выше берега, по ущелью плыло эхо, похожее на мощный вздох. Вначале дерево тонуло, но вскоре над водой показывалась черная полоса, точно спина огромной рыбы, — это всплывало бревно и, легко покачиваясь, неслось вниз по течению.
В сторонке, на берегу, стоял Фома Антонович. Много лет старик охранял штабеля строевого леса. Он знал, что придет время и вода унесет бревно за бревном вот так, как они плывут сейчас. Приятно было старику смотреть на воду. Заложив руки за спину, он улыбался в бороду и взглядом провожал удаляющиеся бревна. Вот они, покачиваясь, растянулись по быстрине узкой темной лептой и постепенно одно за другим исчезли вдали. На их место подплывали все новые и новые. Старик украдкой перекрестился и сказал сам себе:
— Айда! Пошли. Быстрая дорога!
Сталкивая бревно в реку, Грицько крикнул:
— Эх, и здорово! Пошло!
— Грицько, а как ты думаешь, — спросил Степа, вытирая рукавом потное и раскрасневшееся лицо, — сколько дней оно будет плыть до станицы?
Грицько рассмеялся.
— А ты садись на деревяку верхом, — гайда! Приплывешь в Усть-Невинскую — здрасте, я на бревне прискакал!
— Степа, а ты в самом деле! Плыви в станицу, а потом и нам расскажешь. Гляди, к вечеру и дома будешь.
— Вот было бы чудо!
— А ну вас, — сказал Степа. — Я серьезно, а вы смеетесь.
Бодрое настроение лесосплавщиков, которое так радовало Сергея, продержалось недолго. На шестой день в ущелье стояла тишина — не было ни шуток, ни смеха, ни веселых выкриков, слышались только звуки падающих бревен. Лица у людей стали унылыми. Чаще возникали разговоры о доме. До обеда работа подвигалась сравнительно быстро, а к вечеру усталость валила с ног, многие, отказавшись от ужина, ложились спать. Утром подымались с трудом, неохотно и молча уходили на берег. На тяжелый труд жаловались не только девушки, но и парни. Даже Грицько как-то подошел к Сергею и сказал:
— Да, тяжеловато. Это не на покосе.
— А ведь мы еще и половины не сделали. Что будет дальше?
— Я думаю, что втянемся, — сказал Грицько. — Всякое дело поначалу кажется трудным.
— А тут еще случилось несчастье — подручный бык наступил своей клешней Варе на ногу. Девушка полдня плакала и вот уже вторые сутки лежала под возом, с грустью глядя на горы. После этого случая никто из девушек не хотел становиться к быкам, и на эту легкую работу пришлось послать парня — того самого Степу, которому товарищи советовали плыть на бревне в станицу.
По вечерам у изголовья больной сидел Грицько. Просиживал он подолгу и уходил, когда Варя засыпала.
На подводе, которая привезла в лагерь продукты, вернулись Прохор, Атаманов и Кушнарев.
— Ну, вот и мы! — сказал Прохор, подходя к Сергею. — Прошли аж до Семенова лагеря.
— А где остальные?
— Они пошли дальше, до самой станицы. — Прохор наметил под бричкой Варю. — Больная? Варя, что с тобой? А-а… Бык поранил. Ах ты чертяка клешоногий.
— Придется ее с этой подводой отправить в станицу, — сказал Сергей.
— А у вас как дела? — обратился Прохор к Сергею. — Что-то лес редко идет.
— Меня это тоже беспокоит, — хмуро проговорил Сергей. — Придется что-то предпринять, а вот что — не придумаю. Эх, если бы механизировать!
Митька Кушнарев не стал интересоваться делами лагеря и подошел к Варе. Присел возле нее, поздоровался. Варя печально смотрела на него.
— Вот видишь, Варюша, осталась ты без меня, и уже с тобой горе случилось, — говорил Митька, заглядывая девушке в глаза. — Ой, чего ты такая злая?
— Невесело, — тихо сказала Варя, кусая нижнюю губу.
— А ты не печалься! Такая была веселая. Ну, засмейся.
— Да ну тебя! Отстань, и без тебя тошно.
С каждым днем все меньше и меньше уплывало леса к берегам Усть-Невинской. И мысль о том, как бы ускорить сплав, не давала Сергею покоя. «Что там думает о нас Савва? — говорил он сам себе. — Небось стоит на берегу и удивляется, почему так редко подплывают бревна». Он дождался вечера и, когда поужинали и лагерь уснул, позвал Прохора. Они уселись на бревне, вблизи берега. Река шумела и пенилась. Пахло сыростью и сосной.
— Расскажите, дядя Прохор, как там по реке?
— Там-то хорошо, — сказал Прохор. — Лес идет безостановочно. Заторов не встречали. Десятка два застряли подле берега. — Прохор помолчал, закурил, угостил Сергея. — Лес идет дружно, а все ж таки назавтра надо собирать новых молевщиков. Главарем можно назначить Атаманова. Со мной он уже напрактиковался.
— А как поживает Семен?
— Эге, хлопцы здорово поживают. У них все налажено. Дежурят по очереди на камне посреди реки. Голые, позасмолились на солнце. Курорт! Семен просил тебя приехать.
— Не смогу. Плохие у нас дела. Об этом я и хотел с вами посоветоваться.
— Труд тяжелый, вот хлопцы и сдают, а тем паче бабы.
— А что, если ночью сбрасывать? Не жарко…
— Река потянет, но кто же будет бревна турлять? За день люди так наработаются, что к вечеру у них сил не будет. Как-нибудь потихоньку сплавим.
Такой ответ Сергею не понравился, но возразить Прохору не мог. Поговорили еще немного, и Прохор, шумно зевая, ушел спать. Сергей остался один и так задумался, что не услышал, как к нему подошел Грицько.
— Сережа, насыпь табачку, — сказал Грицько, присаживаясь к нему. — Хоть на маленькую. Курить страсть хочется.
Грицько курил молча и не уходил.
— Сережа, — сказал он, — не отправляй Варю в станицу. Она скоро поправится.
— Пусть дома поправляется.
