Санитарную зону охранять тяжело. У войск ООН силёнок не хватает… да и много ли их, войск этих? Американцы вызвались перекинуть морпехов чуть ли не дивизию. Индия и Китай свою помощь предложили. Чёрт, этак на Урале русскую речь уже и не услышишь! А что делать? Хоть всю российскую армию стягивай в Свердловскую область! Шутка ли — санитарная зона на половину Франции по площади тянет! И прут туда журналисты, любопытные, сатанисты, богоискатели, мародёры, контактёры, официальные визитёры и все, кому не лень.
Давеча, вон, датчанина-физика подстрелили. Добро бы фанатики, с этими всё ясно, но, ведь, обычные мародёры. Ограбить решили, видите ли. Ох, Коваленко орал! Заорёшь тут. По закону подлости, одного из самых талантливых ребят убили…
Фу… когда же голова прояснится? Спать! Спать, кому говорю!
Ага…. как же. Это ты боярам приказывай, товарищ президент… а мозг тебя слушать не хочет. Вот и переваривает весь этот объём, что за день в него, бедного, вбухали…
Президент нажал кнопку вызова и сказал вошедшему дежурному:
— Миша, там где-то коньячок в баре. Плесни мне, пожалуйста, грамм сто пятьдесят. И морсу на запивку полстаканчика. Не могу уснуть, хоть тресни!
Екатеринбург, улица Комсомольская— Ты, Светочка, не беспокойся, — сказал старый преподаватель. — Сама видишь, у меня внизу господа военные квартируют. Мне теперь по ночам не страшно.
— Ты всегда так, — отчаянно тараторила Светка, — все в одну сторону — ты в другую. Ну, чем тебе Уфа не угодила? Все там! И Захаров, и Лукиянц, и Фасаховы, и Боровой с внуками… один Кондратьев тут сидит, в самом пекле! Здрасьте, приехали!
— Ну, какое это пекло… — ласково ответил Кондратьев. — Тем более, что Боровой и Лукиянц всё ещё преподают, а я теперь на пенсии.
— И что? Захаров с обоими Фасаховыми тоже на пенсии. А потом, пенсия пенсией, но ты же читал лекции? Читал! И семинары проводил, я знаю.
— Это чтобы старику не скучно было…
— Чтобы не скучно было, надо из дома нос хоть иногда на прогулку высовывать! А то сидите тут с Кузей, как запечные тараканы!
Светка сердито загремела посудой. На кухне было тепло и уютно. За окном, поблёскивая в темноте, медленно поворачивалась огромная решётчатая антенна передвижной станции связи. Въезжающий армейский уазик на мгновение выхватил светом фар лоснящуюся тушу БТР.
— Я на диване лягу, — сказал Кондратьев.
— На диване лягу я! А ты ложись на свою кровать. Горе луковое… «на диване»… спину свою пожалей.
— Ну, ладно.
Эх, Светка, Светка! Вроде и сын у Кондратьева есть, и жена… а ближе всех — дочь. Невезучая Светлана Кондратьева. И её невезучий муж. Теперь уже бывший. Сходятся, расходятся, снова сходятся… всё, как в дурных мексиканских сериалах. Конечно, если бы не выкидыш… жили бы, наверное. Да только надломилось что-то в Светке, потерявшей сына, которому так и не успели придумать имя.
А как бы хорошо звучало: «Кондратьев-внук! Того самого Кондратьева — внук!»
И дразнили бы его дети традиционно, как когда-то дразнили его деда и его дядю — Кондрат-квадрат! Кость у Кондратьевых широкая, наша, уральская кость…
Кондратьев осторожно лёг на кровать, закрыл глаза и попытался отрешиться от мыслей. В ванной тихонько плескалась Светка. Снизу кто-то крикнул: «И напрямки давай, напрямки!» Уазик взвыл двигателем, а потом сбавил обороты, лихо выкатывая из двора. Поднятый перед ним шлагбаум рывками опустился.
Кот Кузя мягко вспрыгнул на кровать и, как бы в нерешительности, остановился. Потом он прошёл к изголовью, бесцеремонно улёгся на подушке и начал умываться. Кондратьев привычно отодвинулся, давая коту место. От Кузи пахло чем-то знакомым…
— Где это ты ряженку нашёл? — сонно спросил Кондратьев и, не дождавшись ответа, тихо уплыл в начало семидесятых… где у Кондратьева были длинные, до плеч, волосы… где гремели в общежитии «Deep Purple» и смеялась ослепительно красивая рыжая студентка… будущая жена.
Глава 25
Анна (дневник)«…Вот спросите меня: «чего тебе, Анна, больше всего сейчас хочется?» И отвечу: по траве босиком, и чтобы солнышко, и ветерок теплый такой, а может быть даже и дождичек. Только не этот туман, и не бесконечные мысли на неинтересные, но насущные темы — что принести, как помыть, где и как приготовить. Ведь даже с детьми поиграть некогда, а как хочется. Леночка смотрит тоскливыми глазами — обнять бы её, остальных всех приголубить.
Некогда, некогда, некогда…
Просто крепостная крестьянка Анюта! Весь день крутишься, а к вечеру ни на что уже глаза не глядят от усталости. А голова свободна — думай, сколько влезет, пока мозги не распухнут.
Сколько времени уже в дневник не писала? Почти две недели, — если только внутренние часы не идут, как механические, сикось-накось. Как началась эта круговерть — раза три, наверное, и выбиралась к дневнику. Какое уж тут эпистолярное творчество, ёлки-зелёные! Хронологию бы зафиксировать… плюс, минус лапоть.
Ну да ладно, Анна, хватит ныть. Можно обреветься вдрызг, да только ничего не изменится.
Итак — запишем то, что важно… а что важно? Да всё, и — ничего. Вроде, как в квартальном отчёте. Каждая цифра сама по себе — маленькое событие, сопровождающееся какими-то действиями, телодвижениями работающих, плавным скольжением денег и повседневными мелкими происшествиями. Ну, типа, графа «канц. принадлежности». Подумаешь, «оплачено такому-то по товарному чеку столько-то рублей за две пачки бумаги «Снежинка». Для бухгалтерии — дел на полминуты. А ведь кто-то тащился в магазин, покупал эту бумагу, прятал в карман товарный чек, запихивал покупку в пакет и тащил на работу. По пути, возможно, встретил знакомого, покалякали о том, о сём. Возможно, этот человек думал о чём-то грустном, а может, хохотал всю дорогу… а у бухгалтера всё это отложилось в одной строчке.
Вот так и у меня — ворох мелочей, из которых, как из паззлов, пёстрых по отдельности, складывается довольно-таки серенькая картинка.
Илья умудрился простыть. Мало нам проблем с ребятишками, за которых я каждодневно молюсь, чтобы не заболели — это было бы просто катастрофой! Наверняка Илью на пожарной лестнице просквозило. Бегают вдвоём с Мёрси курить, торчат там по полчаса, шушукаются. Я, между прочим, тоже поговорить «за жизнь» хочу. А приходится — только о хозяйстве, о сиюминутном. Ну да, о чем ещё ему говорить со взрослой тёткой… хлопотливой матерью семерых… десятерых детей. Ха-ха-ха.
А вообще, ослаб он, вот хворь и прицепилась. Илье отдых нужен, нормальный покой, хотя бы иногда. За спину то и дело хватается, разгибается с трудом. Но ведь какой упрямый! Предложила растереть немножко — категорически отказался. На ночь говорю — давай теплое молоко сделаю, с содой, с мёдом, полечи горло-то? Так ведь нет — он, видите ли, «уже не пацан, мама-Аня, хоть и молод душой»! Ну да, конечно, вполне зрелый мужчина для того, чтобы водку пить и пивом запивать. Хорошо, хоть не куролесит, когда опьянеет, не злится, как это у некоторых бывает. Вначале (и это самый для нас приятный этап) разговорчивым становится, острым на язык… а потом, косея, начинает впадать в сентиментальность… и на третьем этапе умолкает, засыпая на ходу. В таких случаях надо присмотреть, чтобы спокойно лёг — он сразу отключается и спит до утра.
…у Вовки горло — слабое место. Чуть — и зацарапало, и сразу — температура…
…мама, сделай молока, а?..
… мама!!! «брызгалка» есть у нас, и этот… аспирин?..
…лучше парацетамол, сынок, и на ночь. Я траву заварю — завтра полощи горло весь день, каждые два часа…
Просила Мёрси: «Поговори хоть ты с ним!» Та вздёрнула носик, фыркнула: «Оно вам надо — Илью воспитывать?» Тяжело с ней…
Неужели правду говорят — мать и взрослеющая дочь никогда не найдут общего языка? Ох… так и кажется, что они мне не доверяют. Настороженные такие… Как глупо! Нас и так мало — и всё равно чужие друг другу.
…а чего ты ждала, Анна? Ласкового неженатого массовика-затейника?..
С Сашей проблем нет. Он добрый — необыкновенно. Как он с ребятишками возится! То играет в кубики и машинки, — ползают ввосьмером по полу кучей, высунув от усердия языки, и наперебой жужжат, как моторы: «Ж-ж-ж-ж!». То изображает слона, который воюет с хитрыми мартышками, — детишки виснут на нём со всех сторон, приручают слона. А Кондрат потом становится вроде как мальчик-погонщик — важный такой, серьёзный…
Эллочка свалилась со ступеньки, ударилась, плакала — Саша её так утешал, сам чуть не ревел. Илья говорит — у Саши от переживаний голова болит жутко. А здесь пока ничего не было. И короста за ухом зажила. Это уж мне Илья потихоньку рассказал. Мол, смотри, Анна, не дави на парня, если он вдруг заупрямится или просто не поймёт сразу, чего у него просят.
