У Аннабел было такое чувство, что как-то так вышло, что говорила только она одна. Разными уловками и сочувственными взглядами Эван выудил у нее правду о том, как обстояли дела ее отца.
– Стало быть, он проиграл все деньги, что были в доме? – спросил он однажды днем, когда их карета, громыхая, катила по дороге.
– Все было совсем не так! – запротестовала Аннабел. – Папа никогда не играл на деньги.
– Да, но брать деньги из доходов имения и ставить их на лошадь – находится ли та на ипподроме или в твоей собственной конюшне – это и называется играть на деньги. – Он взирал на нее поверх доски для игры в криббидж[7]. – И вот что я тебе скажу, барышня: тот факт, что он превратил тебя в своего счетовода, мне тоже не по душе.
– Мне нравится составлять цифры в столбики, – довольно неуверенно ответила Аннабел.
– Тогда ему следовало бы целовать тебе за это ноги, – сказал Эван. Глаза его снова смеялись, и он опустился на пол кареты и принялся нести какую-то чепуху о том, как надобно целовать ее ноги.
Но она не могла перестать думать об этом. Эван никогда не станет ставить деньги ни на ипподроме, ни на своих собственных лошадей. Он человек совершенно иного склада, нежели ее отец.
К этому времени они уже добрались до Северо-Шотландского нагорья.
– Я тут подумал, что, пожалуй, мы могли бы попросить отца Армальяка обвенчать нас прямо в день нашего приезда, – сказал Эван за обедом. – Ты согласна, дорогая?
В том, как это по-шотландски раскатистое «дорогая» скатилось с его языка, было нечто такое, что навело Аннабел на мысль, что она никогда не сможет сказать ему «нет», если он назовет ее так. Факт, который явно следовало утаить. Поэтому она притворилась, что размышляет над его словами.
– Рейф будет счастлив, узнав, что ты выполнил свои обязательства до конца, – сказала она.
–Да, и только вообрази: чем больше времени проходит, тем выше вероятность, что я потеряю интерес и сбегу в горы. Она невольно улыбнулась, увидев выражение его глаз.
– Это серьезное соображение, – согласилась она.
– Конечно, дядя Пирс скорее всего вмешается и женится на тебе, просто чтобы спасти честь семьи.
– Я всегда считала зрелость превосходным качеством в супруге.
– Проклятие, Аннабел, – простонал он, пробежав рукой по волосам, так что они встали торчком. – Выходи за меня прямо сейчас! Пожалуйста, а? Я погибаю.
– Я думала, тебе все равно, на ком жениться.
– Теперь нет, – решительно заявил он.
– Тогда я выйду за тебя, – сказала она. – И это честный ответ.
Улыбка на его лице поразила ее в самое сердце.
– Я приберегаю свои поцелуи для сегодняшней ночи, – сообщил он. – И, Аннабел… я предупреждаю тебя прямо здесь, что я отменяю то дурацкое правило не целоваться в спальне.
Ты моя. Я буду считать, что попросил твоей, руки в этот момент, и напрочь позабуду ту историю в Лондоне. Она сглотнула.
– Я попрошу Мака послать записку отцу Армальяку, – сказал Эван. – А после я поеду верхом снаружи кареты, потому как иначе я не смогу сберечь свои поцелуи до вечера.
Аннабел была удивлена тем, как сильно у нее полегчало на сердце при виде протяженных темных лесных массивов. Было нечто восхитительное в том, чтобы смотреть из окна кареты на крутой холм, покрытый густым ельником. Огромные птицы – коршуны? ястребы? – парили, описывая широкие круги над темно-зелеными верхушками деревьев. Эван скакал верхом напротив ее окна с развевавшимися на ветру волосами: рыжеволосый, загорелый – шотландец до мозга костей.
Сердце Аннабел пело.
Вечером того же дня они находились в гостинице, столь старой и величественной, что она могла похвастаться тем, что в ней некогда останавливался на ночлег король Яков VI, перед тем как направить свои стопы дальше в Англию. Они по-королевски поужинали и наконец остались одни. Круглые бока фруктов в серебряных вазах тускло поблескивали в свете свечей. Аннабел задумчиво разглядывала Эвана поверх крошечной рюмки, наполненной золотистым коньяком. – Сколько лет тебе было, когда твои родители погибли от половодья?
– Семь.
– Стало быть, ты помнишь своих родителей? Мои воспоминания о маме можно пересчитать по пальцам.
Глаза его заслонял свет свечи, поэтому ей толком не было их видно.
– Мать я помню, а вот отца – нет.
Было в том, как он это сказал, нечто такое, из чего следовало, что Эван очень сожалел о том, что не может вспомнить отца.
– Прости, – сказала она. – Имоджин вообще не помнит маму, и я знаю, что она горячо желает, чтобы это было не так. Когда мы были маленькими, она все время выспрашивала у меня истории о ней.
– В этом скорее всего отчасти и заключается проблема твоей сестры.
– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурившись, спросила у него Аннабел.
– Она взбалмошная девчонка, которая когда-нибудь попадет в беду, если удача ей изменит, и тебе это известно, дорогая. В конце концов, сначала она сбежала со своим бедным мужем – и у меня такое чувство, что, вероятно, она сама заставила его переступить черту, – а потом набросилась на меня. Опасная женщина.
– Кто бы говорил! В конце концов, это ты пригласил Имоджин к себе в отель.
– Но сначала я предложил ей выйти за меня замуж.
– Ты хочешь сказать, что для тебя не было никакой разницы, кого привезти домой в качестве своей невесты: меня или мою сестру? – У нее в животе появилось странное ощущение пустоты.
Но адресованная ей ухмылка Эвана была столь же веселой, как и всегда.
– Вообще-то, как я припоминаю, я полагал, что твоя сестра будет лучшей женой, нежели ты.
Аннабел сердито воззрилась на него.
– Ты женщина, способная свести мужчину с ума от желания. А я этого не хотел.
Он даже не пошевельнулся, но было в его глазах нечто, отчего на нее накатило то обжигающее, вызывающее истому чувство, которое она испытывала, когда он целовал ее.
– Ты относился к Имоджин как к какой-то несчастной, которую надобно облагодетельствовать?
Он выгнул бровь.
– А разве это не так? Бедняжка грозилась переспать с графом Мейном. А он не из тех мужчин, с которыми можно играть в игрушки. У него явно было великое множество любовниц, и я полагал, что ей не следует позволять себе такие выходки с ним.
– Поэтому ты попросил ее выйти за тебя замуж…
– Что не помогло, потому что девица была решительно настроена на распутство.
– Поэтому ты пригласил Имоджин к себе в номер, – сердито насупив брови, сказала Аннабел.
– Только для того, чтобы разубедить ее. И мой план сработал, как по волшебству.
– И как же ты это сделал?
– Я сказал, что ей придется спать со мной обнаженной. Что между нами не будет никаких ночных сорочек.
