— Мне нужно срочно улететь, — сказал Каверли. — Мне нужно домой. Мой отец умирает.
— О, я вам сочувствую, мой мальчик, — сказал Линдстром. — Искренне сочувствую. Но я не могу помочь вам срочно вылететь. Не понимаю, почему они посылают ко мне. Не понимаю, почему они это делают. Вы бы сходили к майору. В прошлом месяце одному человеку дали возможность срочно вылететь. Так по крайней мере я слышал. Пойдите к майору, а я помолюсь за вас.
Майор играл в покер и пил виски в офицерском клубе и неохотно встал из-за карточного стола, но он был добродушным, сентиментальным пьяницей, и, когда Каверли сказал, что его отец умирает, он обнял его за плечи, повел в транспортный отдел и вызвал из кино писаря, чтобы заготовить приказы.
Каверли вылетел до зари на старой, выкрашенной масляной краской «Дакоте-4» с изображением купающейся красавицы на фюзеляже. Он спал на полу. На Оаху они прибыли в насыщенных электричеством жарких летних сумерках, когда молнии полыхали в горах. На следующий вечер в одиннадцать часов он вылетел в Сан-Франциско. Пассажиры играли в кости, в самолете без теплоизоляции было холодна, и Каверли сидел в откидном кресле, завернувшись в плед. Гул моторов напомнил ему о «Топазе», и он заснул. Когда он проснулся, небо было розовое, и стюард, раздавая апельсины, говорил, что ощущает запах ветра с земли. Приблизившись к берегу, они увидели в просвете между плотными облаками сожженные летним солнцем холмы Сан-Франциско. Отметившись в военной комендатуре, Каверли через несколько часов уже летел на бомбардировщике в Вашингтон, а оттуда выехал поездом в Сент-Ботолфс. Утром на станции он нанял такси до фермы и тогда впервые увидел на вязе у шоссе объявление: ПОСЕТИТЕ ПАРОХОД «ТОПАЗ». ЕДИНСТВЕННЫЙ ПЛАВУЧИЙ МАГАЗИН ПОДАРКОВ В НОВОЙ АНГЛИИ. Он выскочил из машины, оглянувшись, заметил отца, который искал на лугу у реки четырехлистный клевер, и побежал к нему.
— О, я знал, что ты приедешь, Каверли, — сказал Лиэндер. — Я знал, что или ты, или Мозес должны приехать. — И он обнял сына и положил голову ему на плечо.
Часть третья
29
В начале века в Соединенных Штатах было больше замков, чем во всей Веселой Англии, когда ею правил славный король Артур. Попреки жены привели Мозеса в одно из последних сохранившихся сооружений такого рода — большая часть их была превращена в музеи, куплена религиозными общинами или уничтожена. Это поместье называлось «Светлый приют» и принадлежало Джустине Уопшот Молзуорт Скаддон, старой родственнице из Сент-Ботолфса, которая вышла замуж за миллионера, разбогатевшего на магазинах стандартных цен. Мозес встретил ее на танцевальном вечере, куда пошел со своим сослуживцем по Кредитно-финансовому товариществу, и она познакомила его со своей приемной дочерью Мелисой. С первого же взгляда Мелиса показалась Мозесу самой желанной а красивой женщиной. Он начал ухаживать за ней и, когда они стали любовниками, сделал ей предложение. Насколько он знал, это внезапное решение не мешало ему оставаться наследником Гоноры. Мелиса согласилась выйти за него замуж, если он будет жить в «Светлом приюте». Он не возражал. Поместье — каким бы оно ни было — даст им кров на лето, а осенью, он был в этом уверен, можно будет убедить ее переехать в город. И вот как-то дождливым днем он сел в поезд, идущий в «Светлый приют», и стал мечтать о том, как будет любить Мелису Скаддон и женится на ней.
Консервативные вкусы и склонность к расчетливости, выработавшиеся у Мозеса в Сент-Ботолфсе, совпадали, как выяснилось, со вкусами и склонностями нью-йоркских банковских дельцов, и под серовато-коричневым плащом на нем был один из тех костюмов странного серовато-желтого цвета, какие носили в его родном портовом городке. Когда он выехал, было уже почти темно; зрелище северных трущоб, мимо которых шел поезд, и завеса дождя, то скрывавшая, то вновь открывавшая дым и грязь города, привели Мозеса в мрачное и сварливое настроение. Поезд шел вдоль берега реки; сидя у окна, обращенного в противоположную от реки сторону, он рассматривал пейзаж, который множеством своих странностей мог бы подготовить его к «Светлому приюту», если бы он нуждался в такой подготовке. Все здания были не тем, для чего их предназначали или чем им предстояло в конце концов стать. В доме, построенном для того, чтобы увековечить фамильную гордость, помещалось теперь похоронное бюро; дом, построенный для того, чтобы увековечить гордость богатством, превратился в третьеразрядную гостиницу; монахини-урсулинки жили в замке, предназначенном для того, чтобы увековечить гордость скупостью, но Мозесу казалось, что, несмотря на отклонение от первоначальной цели, повсюду видна печать человеческой нежности и изобретательности. Поезд был пригородный, и старые вагоны шли поскрипывая от станции до станции, хотя на некотором расстоянии от города остановки стали редкими, и Мозес время от времени видел из окна суетящиеся семьи, которые ждут на платформе поезд, чтобы куда-то ехать или кого-нибудь встретить, и которым бледный свет фонарей, дождь и собственные их позы придают такой вид, словно они собрались вместе ради печального и спешного дела. Когда поезд прибыл в «Светлый приют», в вагоне оставалось всего два пассажира, а вышел там только один Мозес.
Дождь усилился, стемнело, и Мозес вошел в зал ожидания, на минуту привлекший его внимание, так как на стене в дубовой раме висела большая фотография того замка, куда он направлялся. Над многочисленными башнями «Светлого приюта» развевались флаги, контрфорсы густо заросли плющом, в все это казалось ему вовсе не смешным, когда он вспоминал, зачем туда едет. Джустина, видимо, приложила руку к украшению зала ожидания, так как на полу там лежал ковер. Стены из шпунтовых досок были выкрашены под красное дерево, а трубы, которые должны были обогревать помещение зимой, изящно тянулись по две рядом вверх и, извиваясь змеями, исчезали в отверстиях потолка. Скамейки вдоль стой через равные промежутки разделялись изящными витками гнутого дерева, которые служили пассажирам подлокотниками в не давали соприкасаться теплым ляжкам незнакомых между собой людей. Выйдя из зала ожидания, Мозес увидел у обочины тротуара только одну машину.
— Я довезу вас до ворот, — сказал водитель. — До дома я довезти не могу, а высажу у ворот.
Когда Мозес вышел из такси, он обнаружил, что ворота были чугунные, с цепью и висячим замком. Слева была небольшая калитка; он вошел в нее и под сильным дождем зашагал к освещенным окнам здания, бывшего по его предположению, домиком привратника. Мужчина средних лет появился в дверях — он что-то ел — и как будто обрадовался, когда Мозес назвал себя.
— Я есть Джакомо, — сказал он. — Я есть Джакомо. Ви пойти со мной.
Мозес пошел за ним в старый гараж, пропитанный той особой сыростью холодного бетона, что так быстро пробирает до костей. Там в ярком свете стоял старый «роллс-ройс» с окошками в форме полумесяца в задней части кузова, как в уборной на Западной ферме. Мозес сел впереди, а Джакомо принялся между тем качать бензопомпу, и ему понадобилось некоторое время, чтобы завести мотор.
— Она почти мертвое, — сказал Джакомо. — Она нехорошо ездить ночью.
Затем, пятясь задом, как военный корабль, они выехали на дождь. «Дворника» на ветровом стекле не было, или Джакомо не пользовался им, и они ехали без фар по извилистой дороге. Вдруг Мозес увидел огни «Светлого приюта». Казалось, их были сотни — так много, что они освещали дорогу и подняли его настроение. Мозес поблагодарил Джакомо и потащил сквозь дождь свой чемодан под защиту большого портика, арочного и ребристого, как портик собора. Единственный звонок представлял собой сооружение из сварочной стали в виде листьев и роз, такое причудливое и ветхое, что Мозес побоялся, как бы оно не свалилось ему на голову, если он дотронется до него, и постучал в дверь кулаком. Горничная впустила его, он вошел в нечто вроде ротонды, и в это мгновение из другой двери появилась Мелиса. Он поставил на пол чемодан, вылил дождевую воду из полей шляпы и заключил в объятия свою возлюбленную.
Костюм у него был мокрый и издавал какой-то кислый запах.
— Я думаю, тебе надо бы переодеться, — сказала Мелиса, — но остается мало времени.
В ее взгляде, одновременно тревожном и радостном, он увидел нерешительность человека, который, присоединяя одну часть своей жизни к другой, смутно ощущает, что они могут прийти в столкновение, вызвав необходимость выбора или расставания. Он почувствовал ее нерешительность, когда она взяла его за руку и повела по мраморному полу, на котором их шаги звонко стучали по черно-белым квадратам. Это было не похоже на Мозеса, но истины ради надо сказать, что он не смотрел ни влево, откуда слышался шум фонтана, ни вправо, откуда доносился из оранжереи запах жирной земли. Подобно тете Гоноре, он понимал, что делать вид, будто ты родился и вырос в том окружении, в каком ты сейчас находишься, было свидетельством незаурядного характера.
