Как бы то ни было, потом, спустя длительное время, Сара не могла избавиться от стыдного подозрения, что в происшедшем была доля ее вины…
Она еще раз тихонько вздохнула и провела рукой по его обнаженной теплой груди, погружаясь в волны блаженного, желанного забытья.
Но если уж вы, пусть сами того не желая, раздразнили тигра, будьте готовы отвечать за последствия. Сара явно недооценивала капитана Чарльза Эшборна. Быть может, память его и дремала, но тело, без сомнения, было полно жизни. Рука капитана крепче обвилась вокруг талии Сары, он поймал ее руку и прижал к губам, горячо целую ладонь.
Даже теперь она не испытывала тревоги. Прикосновение его губ было странно приятным, и в затуманенном сознании Сары не мелькнуло и мысли об опасности. Со вздохом она вытянулась возле него, давая ему все основания полагать, что не имеет ничего против его действий.
Он перевел с трудом дыхание и прижал ее к себе, покрывая поцелуями ее лицо и волосы.
— О Боже, — шептал он, — мне хотелось сделать это с той самой минуты, как я открыл глаза и увидел тебя. Я верю в правдивость твоей истории лишь потому, что мне все время хочется до тебя дотронуться. — Вздыхая, он целовал ее щеки и подбородок, бормоча при этом: — Какая нелепость быть прикованным к постели и чувствовать, как день за днем все сильнее влюбляешься в собственную жену!
Где-то в отдаленном уголке сознания Сары зазвучал еще слышный колокольчик тревоги, но она, разнеженная, сонная, не хотела его слышать, сопротивляясь чувству вины и стыда, готовым затопить ее рассудок. Она сама ввела его в заблуждение, а он, поверив ей, делал лишь то, что и должен был делать при подобных обстоятельствах.
Но это было еще не все: в самой глубине ее существа разгоралось постыдное любопытство и медленно нарастающее возбуждение, и она не могла с ними совладать.
И вот, вместо того, чтобы оттолкнуть его, она подняла к нему лицо, желая узнать наконец вкус его поцелуя. Это стало последним звеном в цепи ошибок, которые она совершила.
Она совсем не представляла себе, какой бывает мужская страсть, в особенности страсть мужчины, долгое время вынужденного блюсти воздержание, а потому была уверена, что он сможет удовольствоваться тем немногим, что она ему предлагает. Со стоном он припал к ее губам, и она почти тут же поняла, что поцелуи капитана разительно отличаются от нескольких поцелуев, которыми она когда-то обменялась с Джефом почти по-братски. И еще она подумала, что капитану действительно не мешало бы побриться, — он давно просил ее принести ему бритву, беспокоясь о своей внешности. Теперь ее щека горела от прикосновения его колючей щеки; его поцелуй ни в коей мере не напоминал братский. От каждого прикосновения его губ и рук ее тело, казалось, начинает пылать огнем.
Она слишком поздно осознала грозившую ей опасность. Спустя время она станет убеждать себя, что пыталась остановить его. Что ж, она и вправду пыталась. Но это была смешная и жалкая попытка, если учесть еще, что она постоянно беспокоилась, как бы не задеть его раны.
Нет, все это была полуправда; а истина заключалась в том, что ей, смертельно уставшей, напуганной, удрученной многочисленными проблемами, насмотревшейся зрелищ, отнюдь не предназначенных для дамских глаз, капитан предложил что-то вроде побега, и для нее не имело значения, что облегчение будет недолгим, а после наступит время раскаяния.
Кроме того, она и догадываться не могла, что прикосновение мужских губ к ее рту потрясет ее до самых глубин души, сердце неистово забьется, а кожа загорится, как в лихорадке. Откуда ей было знать, что она способна столь безрассудно отвечать, постанывая, на его поцелуи, нетерпеливо повернув голову, чтобы ничто не мешало их губам слиться воедино.
Это случилось с ней впервые, и, если бы он был груб или излишне настойчив, она, вероятно, вскоре пришла бы в себя. Но он ласкал ее так нежно и трепетно, как будто дотрагивался до редкостной драгоценности, прикосновение к которой доставляло ему невероятное наслаждение. Он не торопил ее и не спешил сам, словно знал, что она неопытна, а ведь он не мог этого предположить. А она не ожидала,
что мужчина может быть настолько нежен и терпелив, эта мысль мелькнула и пропала вместе с сознанием непоправимости совершаемой ею ошибки.
Покуда длился их поцелуй, его рука нашла и распустила завязки ее сорочки. Тут она попыталась было протестовать, но его губы заглушили ее протесты, а она уже утратила способность связно мыслить. Он считает ее своей женой — ее настигла ее собственная ложь, — вот он и обращается с ней как с женой и на людях, и в полумраке их спальни. Их вынужденная близость, ее постоянная забота о его безопасности и невольная благодарность за то, что он для нее сделал, — все это сыграло свою роль. Но, как она призналась себе впоследствии, это могло бы не сыграть и вовсе никакой роли, если бы она не хотела его в тот момент так же неистово, как он хотел ее.
Да, позднее она могла выискивать сотни доводов в свое оправдание, но тогда ее маленький бунт был подавлен с немыслимой простотой: она попыталась оттолкнуть его руку, а он легко сжал ее ослабевшую кисть и поднес к своим губам. Ее пальцы тихонько погладили его лицо, глаза закрылись; она больше не пыталась побороть вскипающую в глубине ее существа могучую и опасную волну страсти.
Когда его рука вернулась на прежнее место, Сара уже не возражала; а когда его руки и губы нашли ее грудь, она выгнулась навстречу ему и застонала, почти теряя сознание.
Он, без сомнения, был искусным и опытным любовником. Даже по прошествии многих месяцев, стараясь разобраться в случившемся и спасти хотя бы остатки своего достоинства, Сара никогда не обманывала себя в одном: он занимался с ней любовью, но не любил ее, — какие бы сладкие слова он не шептал в ту ночь. Но что двигало ею самой? Она старалась не слишком углубляться в собственные мотивы. Со временем она почти уверяла себя, что это было лишь любопытство и бессознательное желание хоть ненадолго спрятаться от суровой действительности во вспышке неожиданной страсти.
Но в тот жаркий предрассветный час, не заботясь о причинах и поводах, незнакомая, только что родившаяся в ней женщина возвращала ему поцелуй за поцелуем и не — стала противиться, когда его руки, а затем его губы спустились ниже, пробуждая доселе неведомые чувства, превосходившие самые безумные ее фантазии.
И он, сгорая в огне мучительного желания, выдохнул с трудом:
— Моя дорогая, любовь моя. Боже, как ты прекрасна, как прекрасна… Неужели я мог это забыть?..
И новая распутная женщина в ней не желала прислушиваться к рассудочным словам той, прежней и, отбросив прочь все предупреждения, покрывала поцелуями его мускулистую загорелую грудь и прижималась к нему теснее, желая его обжигающих прикосновений и сладостной ласки его губ.
