— Моя дорогая, любовь моя. Боже, как ты прекрасна, как прекрасна… Неужели я мог это забыть?..
И новая распутная женщина в ней не желала прислушиваться к рассудочным словам той, прежней и, отбросив прочь все предупреждения, покрывала поцелуями его мускулистую загорелую грудь и прижималась к нему теснее, желая его обжигающих прикосновений и сладостной ласки его губ.
Нет, он не принуждал ее; но вот наступил момент, когда назад возврата больше не было, и внезапно он, только что удививший ее своей нежностью, сделался пугающе чужим. Он стал требовательным в агонии собственной страсти, его руки, доставлявшие ей такое наслаждение, будто окаменели. Она даже вскрикнула от страха, но он поцелуем заставил ее замолчать. Потом, через много дней, она будет горестно раскаиваться, что раздразнила спящего тигра — да не только в нем, но и в себе самой; и все же у нее достанет гордости — как в ту роковую ночь, так и после — не взваливать на него свою вину.
Слишком поздно было плакать и умолять его. И нечестно было утверждать, что он взял ее силой. Сила и соблазн, и удивительные чувства, которые вызвал в ней этот мужчина, ее враг, — все это переплелось настолько, что и не распутать, не разобрать, кто прав, кто виноват.
А если она и узнала о мужской страсти — как и о своей собственной — больше, чем ей бы хотелось, то и в том ей следовало винить одну себя. И уж к полному ее стыду, когда наступил последний миг, миг свершения, она не плакала, не просила ни о чем, но обвилась вокруг него и выкрикнула его имя.
Сколько жестокой иронии было в том, что имя, которое выкрикнул он, было вовсе не ее.
— Лизетт! — простонал он. — О Боже, Лизетт!
Она не заплакала, когда это еще могло ее спасти, но наплакалась вволю потом, когда он уснул. Она лежала в теплой темноте, слушая мерное биение его сердца, и по щекам ее текли медленные слезы бессильной обиды. Бесполезные слезы: плакать поздно, семена ее лжи принесли неизбежные плоды, а ей надо было заранее предвидеть опасность. Как ни крути, а она оказалась просто дурочкой, несмотря на свою хваленую смышленость.
Но, по горькой иронии судьбы, когда утром в комнату, где они лежали в объятиях друг друга, ворвались солдаты, именно ее ложь еще раз спасла капитану жизнь.
Она очнулась от тяжелого сна со следами высохших слез на щеках буквально за мгновение до того, как случилось это несчастье. Впрочем, случившееся поначалу выглядело скорее смешным, чем пугающим: солдаты, которых привел пылавший жаждой мести Тигвуд, были совсем мальчишки в выцветшей, плохо сидящей форме. Преисполненные сознания важности своего задания, они нацелили мушкеты на кровать, в которой лежала мирно спящая супружеская пара. Спящие ничем не могли угрожать солдатам, и те растерялись, что было Саре только на руку.
Она закуталась в одеяло, туманные воспоминания о прошедшей ночи развеялись перед лицом опасности, уступив место ярости и некоторому замешательству. Не осмеливаясь взглянуть на лежавшего рядом капитана, она объяснила, что сабля, которой с триумфом размахивал Тигвуд, — это трофей, взятый ее мужем при Блейденсберге.
В конце концов ей удалось убедить солдат в своей правоте, хотя от страха у нее вспотели ладони и сердце билось так громко, что она боялась, его стук услышат солдаты. Она лгала, не чувствуя угрызений совести; но окончательно убедил их все-таки капитан, — ему-то не пришлось лгать, успокаивала она себя.
Потому что, если бы пришлось или если бы он по-настоящему осознавал грозящую ему опасность, он, безусловно, не смог бы говорить с такой уверенностью. И в результате солдаты вынуждены были принести извинения за недоразумение, а он отчитал их как офицер гораздо выше их по званию. Даже в этой нелепой ситуации, слабый после ранения, полуодетый, он держал себя с истинным достоинством и непререкаемым авторитетом, и она вновь вспомнила, как увидела его первый раз, решительного и властного.
Затем появилась Десси. Заспанная и явно наспех одетая, она тем не менее тоже помогла делу. Десси бросила быстрый взгляд на них обоих, заметила руку капитана, полуобнявшую Сару, как бы стараясь защитить, и поклялась не моргнув глазом, что давно уже служит у капитана, два года женатого на Саре. Также торжественно она заверила собравшихся, что Сарин отец действительно сенатор Соединенных Штатов, и все они глубоко ненавидят британцев.
Это была последняя капля. Молодые солдаты были неопытны, они поверили ее словам полностью и, не подумав даже доискиваться до сути дела, в смущении удалились. Тигвуд пытался остановить их, но они и слушать его не стали.
И, в довершение нелепой сумятицы последних дней, судьба в последний раз вонзила в сердце Сары жало своей иронии: это неприятное происшествие наконец вернуло капитану память. Случилось то, чего Сара так давно боялась.
Солдаты ушли, и они остались вдвоем, уставясь друг на друга. Капитан смотрел на нее с растущим недоумением и вдруг, как он рассказывал позднее, разом вспомнил все, как если бы память его озарилась потоком света из внезапно распахнутого окна.
Он вспомнил, как спас Сару на улицах Вашингтона, их безумную поездку, Элси с ребенком и даже смешную собаку. Вспомнил, как они выехали в Аннаполис на поиски Сариного отца.
Словом, он помнил все до того самого момента, как его контузило и он потерял сознание. Но то, что случилось после — как они целую неделю прожили в гостинице под видом мужа и жены, пока солдаты утром не ворвались к ним в спальню, — теперь изгладилось из его памяти.
Но тот миг, когда солдаты наставили на них свои мушкеты, стал решающим и для Сары, ибо она поняла наконец, что все это время обманывала себя куда больше, чем его, — она безнадежно и глупо влюбилась в капитана Чарльза Эшборна, своего злейшего врага, женатого к тому же на другой женщине. Она спасла ему жизнь, и он был безмерно благодарен ей.
Но он не помнил ровно ничего о той ночи, которую она провела в его объятиях.
ГЛАВА 18
Декабрь 1815 года, Лондон.
— О, Чарльз, перестаньте флиртовать с Кэролайн, — проворковала леди Бэбверс жалобно. — Вы просто обязаны нам помочь.
Чарльз Эшборн, майор 85-го полка Его Величества в отставке, оторвался от беседы, которую он вел с мисс Гротон, хорошенькой брюнеткой, приятельницей леди Бэбверс, и, взглянув на окликнувшую его даму, не смог удержаться от мимолетной улыбки. Леди Бэбверс была очень мила. Выйдя не так давно замуж за человека более чем вдвое старше нее, она успела похоронить мужа и была теперь необычайно богатой вдовой в самом расцвете женского очарования: ей исполнилось только двадцать семь лет. Короткое замужество не принесло ни особых удовольствий, ни горьких разочарований, и по истечении срока положенного траура леди Бэбверс, одна из признанных лондонских красавиц, вновь вернулась в свет.
