Внутри был сложен открытый очаг, дым выходил через окна и дверь. Кроме очага в хижине имелось ложе, сбитое из жердей, на которые были накиданы охапки сухой травы, сверху покрытые шкурами. Несколько кругляков, расставленных вокруг очага, исполняли роль сидений, а по стенам были набиты широкие доски-полки, предохраняющие находящихся у стены от попадания сажи за шиворот.
— Как же тут жить? — ужаснулась Жанна, заглядывая в черное чрево хижины.
— Очень просто, — буркнул один из Жанов, кажется Жан-Пьер, а может, Жан-Марк. — Некоторые всю жизнь так живут, да не одни, а с оравой ребятишек.
— А как здесь готовить? — задала практический вопрос Жаккетта, осторожно входя в хижину.
— На улице, — бросил луветьер и сбежал от чересчур болтливых девиц к лошадям.
— Представляю, какая суматоха в замке… — задумчиво сказала Жаккетта, наблюдая через дверной проем, как о чем-то горячо спорят охотники.
Жанна села на край ложа и замерла там в напряженной позе. На ее чистое платье спланировал с потолка комочек сажи.
* * *
Наступила ночь.
У Жаккетты было такое чувство, что ее спина здоровается с каждой жердью ложа отдельно.
Она даже пожалела съежившуюся рядом госпожу: мало того что та, наверное, своей худой спиной еще ярче чувствует прелесть походной постели, так небось еще и мается, что прическа зря пропала, не увидел ее Жерар, не оценил…
— Ты спишь? — шепнула Жанна.
— Нет, — коротко ответила Жаккетта.
В хижине-полуземлянке было темно, робкий свет луны не первой молодости сквозь узкие прорези окон почти не проникал. Дверь была закрыта.
— Я ему нравлюсь? — спросила вдруг Жанна.
— Нравитесь, — не удивилась вопросу Жаккетта.
— Я его старше…
— Эка невидаль. Вы так говорите, словно вам сто, а ему шестнадцать.
— Так ему, наверное, и не больше… — выдохнула Жанна.
— Ну и вам не сто! — мудро сказала Жаккетта.
— Но он же совсем мальчишка… — не то убеждала себя, не то пыталась убедить Жаккетту Жанна.
— Ошибаетесь… — положила руку под голову Жаккетта. — Он уже человек. Какой сейчас — таким и будет. Не забивайте себе голову глупостями. Обожглись раз — ну и что теперь? Всю жизнь шарахаться?
— Много ты знаешь! — обиделась Жанна.
— Да уж побольше вашего! — улыбнулась Жаккетта.
— А ты бы на моем месте как поступила?
— Э-э, госпожа Жанна, вы нас не сравнивайте. У вас свое место, у меня свое. Вам господа руки целовали да стихи писали, а мне юбку без разговоров задирали… — вздохнула Жаккетта. — Потому и видим мы мир по-разному.
Жанна лежала молча.
Потом вдруг приподнялась на локте и спросила:
— Но тогда я должна быть веселая, а ты печальная, почему же все получается наоборот?..
Задремавшая было Жаккетта проснулась.
— А-а, это… Нет, все идет правильно. Вы графиня, у вас и запросы королевские, а я, как вы говорите, в коровнике росла. Вот и радуюсь всему, что радует. Мы с вами по-разному сравниваем.
— Но я не могу не быть мной, — возмутилась Жанна. — Я с рождения знаю, кто я. Как я могу поступиться своими правами?
— Кто же спорит… — осторожно зевнула Жаккетта.
— И рыжий почему-то к тебе приставать стал! — совсем уж вредным, обиженным голосом сказала Жанна. — А мне вообще ничего…
— Так у вас на лице было написано: отстаньте от меня все, я на Кипр спешу! — хмыкнула Жаккетта.
— Ну после Кипра мог… — жалобно протянула Жанна. — Вы там лизались, а я одна да одна…
— Вам он не компания! — решительно отрезала Жаккетта. — Он пират, а вы графиня, сами подумайте!
— Да-а-а, тебе можно, а мне нет! — заныла Жанна. — И виконт к тебе больше благоволит…
Жанне вдруг стало жалко-жалко себя.
Жизнь, решила она, окончательно не удалась, надежды на что-то радостное впереди рухнули. Любви нет, а все мужчины подонки.
— Госпожа Жанна, вы устали… — дипломатично заметила Жаккетта. — Вы думаете, было бы лучше, если бы дело обстояло наоборот? То прыщи на морде вызывали, то не благоволит. Давайте спать, кто знает, что там дальше будет?
Особой веры в завтрашний день у нее не было. Была в послезавтрашний.
— Дамы не говорят «морды», запомни, это неприлично! — нравоучительно сказала Жанна и заснула.
* * *
Долго поспать им не удалось, а пробуждение было куда более страшным, чем засыпание.
Проснулись Жанна и Жаккетта практически одновременно, сами не зная почему.
Почему — выяснилось тут же: их жилище горело, подожженное снаружи.
«Дверь закрыта!» — промелькнуло в голове у Жаккетты, и она кинулась к двери.
Ясновидцем быть плохо. Дверь действительно не открывалась. Похоже, ее подперли снаружи.
В оконца ничего не было видно, кроме наваленных до крыши и подожженных ветвей. Через отверстия в хижину валил удушающий дым.
Жаккетта отчаянно бросалась на дверь, пытаясь как-то выбить ее, но понимала, что это бесполезно. Они были намертво заперты в хижине и обложены со всех сторон пылающим хворостом.
* * *
Когда Жанна поняла, что дверь им не открыть, села на кругляк у очага, закрыла глаза и заткнула уши.
Она словно со стороны видела, как занимаются пламенем бревна, пылает, трещит деревянный сруб, и потом только груда подергивающихся пеплом углей обозначит то место, где окончилась их жизнь.
Жанна начала тихо молиться, прося Пресвятую Деву послать недолгий и немучительный конец.
Жаккетта была занята почти тем же. Правда, не обременяя Деву Марию мольбами, она думала, что же будет в самом ближайшем будущем. Получалось, что лучше всего забраться повыше и задохнуться в дыму и угаре, чтобы огонь палил уже неживое тело.
Но заставить себя встать на ложе, поближе к дыму, Жаккетта не могла.
Кляня свою слабость на все корки, она села на полу рядом с Жанной. Глаза уже щипало, и в горле было совсем сухо.
«Ну почему так! — думала горько Жаккетта. — Вот что не хотелось, так это сгореть, очень уж больно будет! Ну не хочу я!!!»
* * *
Снаружи, в недостижимом мире прохладного чистого воздуха, что-то вершилось.
Слышались крики, гам. Кому-то было не все равно, что девушки заживо горят в охотничьей хижине.
Раздались глухие удары, звуки проклятий.
Дверь открылась, и в жаркое нутро полуземлянки влетел Волчье Солнышко.
Схватив под мышки лежащую на полу Жаккетту, он рывками подтащил ее к двери и передал своим людям, затем вытащил Жанну.
Девицы уже наглотались дыма и чувствовали себя не вполне живыми.
Волчье Солнышко сбросил их на попечение оруженосца, а сам кинулся творить дальше суд и расправу.
