Я остановился. Я хотел было сказать ей, что она получит наследство по моему завещанию и что могла бы взять от меня деньги при жизни, как возьмет их от душеприказчиков после моей смерти. Когда я собирался выразить эту мысль словами, воспоминания, вызванные ею, весьма естественно оживили в моей памяти намерение самоубийства в озере. Примешавшись к воспоминаниям, таким образом возбужденным, во мне возникло непрошеное искушение, столь невыразимо гнусное и вместе с тем столь непреодолимое в настоящем расположении моего духа, что оно потрясло меня до глубины души.
«Тебе не для чего жить теперь, когда она отказалась принадлежать тебе, — шептал мне злой дух. — Переселись в другой мир — и заставь любимую тобой женщину переселиться туда вместе с тобой!»
Пока я смотрел на нее, пока последние слова, которые я сказал ей, не замерли еще на моих губах, ужасная возможность для совершения двойного преступления явственно представилась моим глазам. Мое судно было причалено в той части разрушенной пристани, где у набережной было еще довольно глубоко. Мне стоило только убедить ее следовать за мной, а когда я вступлю на палубу, схватить ее на руки и броситься вместе с ней в воду, прежде чем, она успеет позвать на помощь. Моих сонных матросов, как я знал по опыту, было трудно разбудить, и, даже проснувшись, они шевелились медленно. Мы оба утонем, прежде чем самый молодой и проворный из них поднимется с койки и выйдет на палубу. Да! Мы оба будем вычеркнуты из списка живых в одну и ту же минуту. Почему бы и не так? Она, постоянно отказывавшаяся стать моей женой, заслуживает ли, чтобы я предоставил ей свободу, может быть, во второй раз вернуться к Ван-Брандту? В тот вечер, когда я спас ее из вод шотландской реки, я стал властелином ее судьбы. Она хотела утопиться — она утопится теперь в объятиях человека, который когда-то стал между ней и ее смертью!
Предаваясь таким рассуждениям, я стоял с ней лицом к лицу и вернулся к моей неоконченной фразе.
— Если бы я умер в Англии, вы бы были обеспечены моим завещанием. То, что вы взяли бы от меня тогда, вы можете взять от меня теперь. Пойдемте на судно.
В выражении ее лица произошла перемена при этих моих словах, смутное подозрение относительно меня начало появляться в ее глазах. Она отступила немного назад, не ответив ничего.
— Пойдемте на судно! — повторил я.
— Слишком поздно!
С этим ответом, она посмотрела на девочку, все ожидавшую у дверей.
— Пойдем, Эльфи, — сказала она, называя малютку любимым прозвищем. — Пойдем спать.
Я тоже посмотрел на Эльфи. Не могла ли она (спросил я сам себя) служить невинным способом для того, чтобы принудить мать выйти из дома? Положившись на безбоязненный характер ребенка и на ее нетерпение увидеть судно, я вдруг отворил дверь. Как я и ожидал, она тотчас выбежала. Вторую дверь, которая вела на сквер, я не затворил, когда вышел на двор. Через минуту Эльфи была уже на сквере, с торжеством радуясь своей свободе. Пронзительный голосок ее нарушал могильную тишину места и часа, зовя меня опять отвести ее на судно.
Я обернулся к мистрис Ван-Брандт. Хитрость удалась. Мать Эльфи не могла отказаться следовать за ней.
— Вы пойдете с нами? — спросил я, — или мне прислать деньги с девочкой?
Глаза ее остановились на мне на одно мгновение с усилившимся выражением недоверия — потом она опять отвернулась. Она начала бледнеть.
— Вы непохожи на себя сегодня, — сказала она.
Не говоря ни слова больше, она надела шляпку и плащ, и вышла дальше меня на сквер. Я пошел за ней, затворив за собой двери. Она сделала попытку убедить ребенка подойти к ней.
— Поди ко мне, душечка, — сказала она ласково, — подойди и возьми меня за руку.
Но Эльфи нельзя было поймать. Она бросилась бежать и ответила на безопасном расстоянии:
— Нет, ты уведешь меня назад и положишь в постель.
Она убежала еще раньше и подняла кверху ключ.
— Я пойду вперед, — вскричала она, — и отопру дверь!
Она побежала по направлению к пристани и подождала нас на углу улицы. Мать вдруг обернулась и пристально посмотрела на меня при бледном мерцанье звезд.
— Матросы сейчас на судне? — спросила она.
Этот вопрос изумил меня. Не подозревала ли она о моем намерении? Не предостерегало ли ее мое лицо об угрожающей опасности, если она пойдет на судно? Это было невозможно. Всего вероятнее, что она спросила для того, чтобы найти новый предлог не идти со мной к пристани. Скажи я ей, что матросы на судне, она могла бы сказать: «Почему не прислать мне деньги с одним из ваших матросов»? Я опередил это предложение в своем ответе.
— Может быть, это честные люди, — сказал я, смотря на нее внимательно, — но я не знаю их настолько, чтобы поручить им деньги.
К удивлению моему, она наблюдала за мной также внимательно со своей стороны и повторила вопрос:
— Матросы сейчас на судне?
Я счел благоразумным уступить, ответил да и замолчал, чтобы посмотреть, что будет. Мой ответ, по-видимому, пробудил ее решимость. После минутного молчания она повернула к тому месту, где девочка ждала нас.
— Пойдемте, если вы настаиваете на этом, — сказала она спокойно.
Я не сделал больше никаких замечаний. Рядом, молча, мы шли за Эльфи по дороге к судну.
Ни одно человеческое существо не прошло мимо нас на улицах. Огни не освещали нас из угрюмых, черных домов. Девочка два раза останавливалась (все лукаво держась поодаль от матери) и вернулась бегом ко мне, удивляясь моему молчанию.
— Почему вы не разговариваете? — спросила она. — Вы поссорились с мамашей?
Я был неспособен ответить ей. Я не мог думать ни о чем, кроме моего замышляемого преступления. Ни страх, ни угрызения не волновали меня. Всякий добрый инстинкт, всякое благородное чувство, которыми я обладал когда-то, как будто замерли и исчезли. Даже мысль о будущем ребенка не волновала моей души. Я не имел возможности заглянуть дальше рокового прыжка с судна: за этим же было пусто. Пока, я могу только повторять это, мое нравственное чувство помрачилось, мои душевные способности потеряли свое равновесие. Телесная часть моя жила и двигалась как обыкновенно, гнусные животные инстинкты во мне составляли планы — и больше ничего. Никто, взглянув на меня, не увидел бы ничего, кроме тупого спокойствия на моем лице, неподвижного бесстрастия в обращении. А между тем ни один сумасшедший не заслуживал бы больше изоляции и не был менее ответствен нравственно за свои поступки, чем я в эту минуту.
Эльфи подняла ручки, чтобы я поставил ее на палубу, мистрис Ван-Брандт стала между нами, когда я наклонился поднять ребенка.
— Я подожду здесь, — сказала она, — пока вы сходите в каюту и принесете деньги.
Эти слова показывали несомненно, что она подозревала меня, и эти подозрения, вероятно, заставляли ее опасаться, не за свою жизнь, а за свою свободу. Она, может быть, опасалась остаться пленницей на судне и быть увезенной против воли. Более этого она вряд ли могла чего-нибудь опасаться. Девочка избавила меня от труда возражать. Она решилась идти со мной.
— Я должна видеть каюту! — вскричала она, поднимая кверху ключ. — Я должна отпереть дверь сама!
Она вырвалась из рук матери и перебежала на другую сторону ко мне. Я тотчас поднял ее через борт судна. Прежде чем я успел повернуться, мать последовала за ней и остановилась на палубе.
Дверь каюты в том положении, которое она теперь занимала, находилась по левую ее руку. Девочка стояла позади нее. Я справа. Перед нами была открыта палуба, возвышавшаяся над глубокой водой. В одно мгновение мы могли перепрыгнуть через борт, в одно мгновение мы могли сделать гибельный прыжок. Одна мысль об этом довела мою безумную злость до крайней степени. Я вдруг стал неспособным сдержать себя. Я обнял руками ее стан с громким хохотом.
— Пойдемте, — сказал я, стараясь увлечь ее за собой на палубу. — Пойдемте и посмотрим на воду!
Она высвободилась с внезапной силой, изумившей меня. С слабым криком ужаса она обернулась взять ребенка за руку и вернуться на набережную. Я стал между ней и бортом, чтобы загородить ей дорогу. Все еще смеясь, я спросил, чего она боится. Она отступила назад и вырвала ключ от каюты из рук девочки. Поняв ужас этой минуты, она не колебалась. Она отперла дверь и сбежала с трех ступеней, ведущих в каюту, и взяла девочку с собой. Я пошел за ними, сознавая, что я выдал себя, но все упорно, глупо, безумно старался выполнить свое намерение.
«Мне стоит только вести себя спокойно, — думал я про себя, — и я уговорю ее опять выйти на палубу».
Моя лампа горела, как я ее оставил. Мой дорожный мешок лежал на столе. Все еще держа за руку ребенка, она стояла бледная как смерть и ждала меня. Изумленные глаза Эльфи вопросительно остановились на моем лице, когда я подошел. Она готова была заплакать. Неожиданность поступка матери испугала ребенка. Я постарался успокоить ее, прежде чем заговорил с матерью. Я указал на разные вещи, которые могли заинтересовать ее в каюте.
