— А где буду спать я?
— Так и быть, уступлю тебе свое королевское ложе, цени! Оно прямиком с Гавайев.
Говорил как мальчишка, а выглядел как дед — я еще раз поразилась контрасту.
Рин стоял в дверях, не раздеваясь, отряхивая с сапог снег.
— Переодевайся — скоро начнется! — Он кивнул на ворох одежды, развешенной на вбитых в стену огромных медных гвоздях.
— Что начнется? Я, между прочим, дико устала. Сейчас третий час ночи, может, отложим представление до завтра?
— Они приходят только в полнолуние. Ты должна это увидеть. Я тебя оставлю на пять минут, постарайся уложиться.
— Кто — они?
Я разбирала одежду, придирчиво разглядывая каждую тряпку, продолжая переговариваться сквозь неплотно закрытую дверь. Выбрала зеленый пушистый свитер, на вид намного теплее того, что был на мне, и ватные штаны, увеличившие нижнюю часть моей фигуры на три размера.
— Волки.
— Кто-кто?..
— Ты прекрасно слышала, — Рин вошел, держа в руках овчинный полушубок и валенки. — Т-ссс… Прислушайся: они уже здесь.
Я открыла рот и тут же закрыла: осознала, что мой протест против встречи с хищными животными все равно не прокатит. Одновременно в уши врезался незнакомый звук — высокий, заунывный и леденящий. Ничем иным, кроме волчьего воя, он быть не мог. Противно задергались поджилки под коленками.
— Я из дома не выйду!
— Прекрати истерику, Рэна. В детстве ты была смелее.
— Тогда мне нечего было терять! А сейчас у меня двое детей, которые останутся сиротами.
— Да ничего с тобой не случится!
Рин силком натянул на меня полушубок и заставил надеть валенки. И вытолкал на крыльцо. Я зажмурилась — привычка столь глупым страусиным способом отгонять страх осталась с детства. Вой стал отчетливым, распадающимся на отдельные голоса-подвывания.
— Прекрати! Ты же доверяешь мне, Рэна?
— Нет. С чего бы?
Я продолжала упрямо жмуриться. Нос и щеки пощипывало от поцелуев усилившегося мороза, уши же до краев наполняло омерзительное хоровое пение ночных хищников.
— Ну, так хоть меня отпусти! А то вцепилась, как бродячий пес в кусок ливерной колбасы.
В его тоне были презрение и скука, так хорошо мне знакомые. Стало горько и стыдно — за собственную трусость. Я разжала вцепившиеся в рукав брата пальцы. И открыла глаза.
Полная луна блестела желтыми щеками, взирая на мир с холодным и величественным равнодушием китайской императрицы. В ее свете, отбрасывая угольные тени, замерли звери с задранными вверх мордами. Их было множество — не меньше сотни. Они усеяли своими телами все поле. (Никогда не думала, что в Подмосковье водится столько волков: казалось, что и зайцы давно стали редкостью!)
Пушистая шерсть серебрилась, глаза горели желтым. Зрелище было бы безумно красивым, если бы не было столь страшным. Видимо, цивилизованные, отвыкшие от дикой природы мозги при столкновении с ней вырабатывают гормоны паники. Я сдерживалась из последних сил.
— Я их не зову, они сами приходят, представляешь?
Даже в детстве я не видела брата таким счастливым. Глаза сияли, морщины разгладились. Рин спрыгнул с крыльца и двинулся к волкам, а они потянулись к нему. Звери окружили брата пушистой свитой, продолжая свое хоровое пение.
— Хватит трястись! Иди сюда! Они тебя не тронут.
Я отрицательно помотала головой.
Рин отошел далеко, и нельзя было рассмотреть выражения лица, но я прекрасно его угадывала. Сейчас он, должно быть, скривился презрительно.
— Эх, ты! Да даже если б и тронули — не самый плохой конец, не находишь? Всяко лучше, чем спиться или загнить от рака прямой кишки.
Меня рвали на части противоречивые чувства. Очень хотелось вернуться в избу, под защиту толстых бревен, и задвинуть крепкий засов. Накрыться с головой одеялом и зажать уши — чтобы не слышать пронзительных песнопений во славу луны. А завтра чуть свет рвануть через поле, разбудить мерзнущую без меня голубую малышку и — домой! К родному холодильнику, теплому пледу и толстой смешной Анжелине. И забыть, забыть о возвращении брата, как о привидевшемся в гриппозном бреду. Но маленькая девочка, продолжавшая обитать где-то в глубине, топала ногами и истошно вопила: «Давай, давай, не трусь! А вдруг это твоя последняя возможность ухватить кусочек чуда?!..»
Зарывшись даже в сотню одеял, разве смогу я спрятаться от его презрительного взгляда?
Я шагнула с крыльца, бывшего для меня островком мнимой безопасности. Очень хотелось зажмуриться, но я осадила себя: не хватало еще наступать на хвосты и лапы. Шаг, еще шаг… «Ой, мамочки, если выберусь отсюда живой и не покусанной, обязательно свожу детей в зоопарк: пусть полюбуются на зверюг. Пусть посмотрят на этих, с которыми их мама… ох!» Я все-таки ткнулась коленями в пушистое тело, преградившее путь. Тело признаков агрессивности не проявило, лишь оглядело мельком и посторонилось, давая дорогу.
Так я двигалась, глядя строго вперед, периодически натыкаясь на мягкие бока и спины и очень стараясь не наступать на хвосты, беспечно распростертые на снегу (хвост — это святое!). Волки неспешно расступались, пропуская меня, и снова смыкали свои ряды. Когда я, наконец, ввалилась в свободное пространство возле Рина, мне было жарко.
— Молодец! — Брат обхватил меня, помогая устоять на подгибающихся ногах. — Думал, честно сказать, что уйдешь в дом. Знаешь, почему еще я не хотел видеть тебя, когда вернулся? Опасался, что встречу совсем другую сестру, чем помнил: осторожную, скучную и погасшую.
— Опасался? Не верю. Ты всегда все знаешь наперед и не дорожишь никем.
— Ты права. Но знаешь, как скучно знать все наперед? Иногда хочется притвориться перед самим собой наивным и несведущим. — Рин присел, а затем повалился на спину и раскинул руки. Ближайшая пара волков поспешно посторонилась. — Ложись! Небо плещется, когда поют волки. Посмотри, как красиво!
Я покорно улеглась на снег, утоптанный множеством лап. Пахло шерстью и псиной. Страх куда-то отодвинулся, хоть и не исчез совсем. Прямо над моим лбом нависала задранная вверх морда, темная, словно вырезанная из лунно-звездного полотна. Я смотрела на плещущее вокруг нее небо.
— Они приходят сами, — повторил Рин. — Я их не зову. Они приходят, чтобы меня оплакать.
Голос был тих и печален.
— С каких пор ты стал таким пессимистом?
— Я всегда был таким. Ты просто успела забыть.
— Я не забыла. Я все время помнила о тебе.
— Не обо мне — о тех вещах, что происходили с тобой и вокруг тебя, благодаря мне. Признайся, уже через пару месяцев после выбранной обывательской серенькой жизни стало от нее тошнить?
— Не угадал. Через пару лет. До этого я наслаждалась и отдыхала от твоих выкрутасов.
— Ну и дура.
Рин замолчал. Затем распахнул рот, разорвав им лицо на две неравные части, и завыл. Громче и пронзительнее, чем волки. Те, бедные, даже шарахнулись. А потом сгрудились возле него теснее и завыли уже не просто так, а подстраиваясь под его вой. Ей богу, получилась мелодия, в которой брат солировал, а они выступали хором. Сердце приклеилось к позвоночнику, дышать стало трудно — от жути и тоски. И нечеловеческой красоты этой музыки.
— Прекрати! — Я толкнула его в бок. — Пожалуйста. Иначе я сойду с ума, по-настоящему.
Рин не слышал. Голова его запрокинулась, тело выгнулось дугой и, казалось, превратилось в струну, в звук. Волки обступили его — и меня — совсем плотно. Я уже не видела ни неба, ни луны, но только распахнутые пасти с жаркими длинными языками и вибрирующие от напряжения лапы.
Жуткий концерт был прерван приступом кашля.
Звери обеспокоенно заскулили, а затем, словно услышав беззвучный приказ, разбежались в разные стороны.
Поле опустело. Сразу стало просторно и холодно. А Рин все кашлял, перевернувшись на бок, сотрясаясь и дергаясь. Наконец, смолк, но долго еще тяжело дышал, вытирая рукавом полушубка губы и подбородок.
— Ты так страшно кашляешь… Что с тобой?
— Мои легкие похожи на решето. Но здесь я кашляю редко — это остаточное, от того, что надышался твоим мегаполисом. И умру я не от этого, не волнуйся.
— Я догадываюсь: решил убить себя сам.
— Я этого не говорил.
Рин поднялся и протянул мне руку. Но я предпочла принять вертикальное положение самостоятельно, хотя полушубок и ватные штаны изрядно противились этому.
— Ты ничего не говорил и не говоришь. И я не могу понять, что происходит! Ты появляешься, после того как восемь лет где-то шлялся и шесть из них от тебя не было никаких известий. Выглядишь так, словно прошло не восемь, а восемнадцать. Кашляешь, как чахоточный на последней стадии. Тащишь меня в глушь и подвергаешь мою и без того расшатанную трудным детством психику непомерному стрессу. И как я ко всему этому должна относиться?!
— Знаешь, оказывается, я соскучился по твоему нытью. Я рад тебя видеть, сестренка! Я все расскажу, если это нужно. Что-то тебя заинтересует, а что-то и понравится. Только не сегодня. Не стоит торопиться, время у нас есть, — Рин надвинул мне на нос мою меховую шапку и неуклюже обнял. Не привыкшая к проявлению братских чувств, я замерла. — Я правда рад тебе, хоть ты и редкостная зануда! Не веришь? А теперь — отдыхать, спать до упора. Мой королевский замок с роскошным ложем ждет тебя!
