— А алкоголесодержащие напитки в доме имеются?
— Кажется, шампанское с Нового года осталось. И водка в холодильнике. А ты теперь пьешь, да?..
«Господи, он спился, опустился на самое дно. Бомжует? Оттого и выглядит так страшно… Надо пригласить его жить у нас, у него ведь нет дома. А как же Глеб, дети? Тесное соседство с алкоголиком их вряд ли обрадует. Да и меня тоже, честно признаться. Наверное, лучше предложить ему денег?.. Страховка! Вот оно — решение проблем». Мысли неслись, как затравленные зверьки, а взгляд перебегал с грязного тулупа на старые резиновые сапоги, с которых стекал снег, образовав на полу две лужицы.
— Хочешь, угадаю, о чем ты сейчас думаешь? Тебя по-прежнему можно запросто читать по лицу — сытая и спокойная жизнь не научила сдерживаться или притворяться. Пора бы уже уметь прятать эмоции, сестренка!
Рин выдал это, смеясь. Смех перешел в приступ жестокого кашля. Он вынужден был ухватиться за ручку двери, чтобы не упасть. Отдышавшись, брат потрепал меня по щеке. Пальцы — что удивительно — не пахли ни грязью, ни бомжеванием. Слабый запах травы и нагретого солнцем песка на миг приласкал мои ноздри.
— Какая же ты предсказуемая, Рэна. Я не стал ни пьяницей, ни наркоманом, ни бомжом. Все гораздо хуже, поверь. — Он улыбался, но улыбка напоминала оскал черепа, а не мимику живого лица, и я вздрогнула. — Кажется, ты предлагала чаю?..
Анжелина, стуча когтями, вышла из гостиной и застыла, уставившись на гостя. В темно-карих глазах читался не гнев, не страх — ближе всего это было к изумлению. Я окликнула ее:
— Анжи, ты что?
Но наша чуткая и добродушная красавица не повела и ухом.
— Оставь ее. Я привык.
На кухне, за крепким чаем, в который я добавила коньяка, мне удалось справиться с собой, и я могла уже смотреть Рину в глаза. Ввалившиеся, они, казались меньше. Белки были нездорового розоватого цвета, а радужки серые, просто серые — с огромным провалом зрачка.
— Значит, чудес больше не бывает? — решилась я нарушить затянувшуюся паузу.
— Почему же? Они могут быть. Только теперь я не называю это чудесами. И еще — они причиняют мне боль.
— Как в детстве. Помнишь, ты сильно уставал когда-то от своих чудес?
— Не так. Иначе и сильнее. Я исчерпал свой лимит — приходится расплачиваться по счетам.
И опять пауза. Казалось бы, два близких человека, не видевшихся восемь лет, должны говорить непрерывно, перебивая друг друга, то заливаясь слезами, то хохоча. Но мы молчали. И я стыдливо отвела взор, словно была виновата в чем-то.
— Поехали! — Рин поднялся рывком, пустая чашка опрокинулась со звоном.
— Куда?
Я растерянно убирала со стола посуду, а брат уже натягивал в прихожей свой тулуп.
— Семьдесят км от Москвы. Я там живу. Только одевайся теплее — придется прогуляться, а снега там по колено.
— Ты с ума сошел? Забыл, что у меня муж, дети?.. Куда я сейчас поеду?
При этом я уже соображала, какие из моих сапог меньше всего протекают, и искала глазами самый теплый свитер.
— Их же сейчас нет. И еще с неделю не будет.
— Откуда ты знаешь?
— Когда я чего-то не знал о тебе? Но если ты не поторопишься, мы рискуем опоздать на последнюю электричку. Кстати, это по твоей ветке, так что получится не слишком далеко.
— Какая электричка, окстись! Доедем на моей машине.
Рин скривился, словно я предложила добираться на тракторе или мотороллере.
— Поедем на машине. Только учти, что придется ее оставить далеко от нужного места. К моей хижине дорог нет.
Голос рацио вопил, что я, взрослая и умная женщина, совершаю несусветную глупость. Зато остальная часть души ликовала. Наконец-то вырвусь из паутины обыденности, вернусь в юность и детство — пусть ненадолго, на несколько дней или хотя бы часов. Ведь это не обычная поездка — брат не может вести себя, как обычный человек: он никогда таковым не станет!
Анжелина предусмотрительно вышла в прихожую, и вовремя — иначе я забыла бы о любимой собаке.
— А с ней как быть? Возьмем с собой?
Рин подумал.
— Я бы взял — не имею ничего против этой леди. Но ей самой не будет там комфортно — позднее ты поймешь, почему.
— Тогда подожди минутку!
Я добежала до соседей по даче и оставила им ключи. Их сын-подросток обожал нашу Анжи и радостно согласился выводить два раза в день и наполнять с утра миску собачьим кормом.
В машине Рин смотрел в боковое окно, за которым была тьма. А я на него.
— Смотри на дорогу, водитель.
— Ерунда! Дорога почти пуста. К тому же у меня отличная скорость реакции, как выяснилось. А моя малышка на редкость чутка и послушна. Как она тебе? Элегантна и полна шарма, как истинная француженка.
Я обожала свою машину — светло-голубую «пежо», купленную год назад. Сделала сама себе подарок, не притронувшись к деньгам Глеба — на проценты со страховки, посчитав, что к сгоревшему родительскому дому тоже имею некоторое отношение.
— …Знаешь, это совершенно живое и одушевленное существо! Со своим характером и милыми слабостями. Не знаю, к кому привязана больше — к ней или к Анжелине…
Рин не реагировал на мои восторги, продолжая вглядываться в морозную тьму за стеклом.
— Ты по-прежнему не любишь автомобили?
— Больше прежнего.
Я осеклась и примолкла на несколько минут.
— Давно вернулся в Россию?
— Два года назад.
— И ни разу не дал о себе знать?!
— Это было обязательно? Я, знаешь ли, привык к одиночеству. Люди меня раздражают, в последнее время особенно. Да и вообще, зачем бы я стал встречаться с тобой? Ломать твою устоявшуюся милую мещанскую жизнь?
— То есть сейчас ты созрел до того, чтобы ее сломать?
Я обиделась на «мещанскую жизнь», и вопрос прозвучал резче, чем мне хотелось.
— Сейчас это уже не важно. Я решил устроить тебе прощальные каникулы.
— Ты опять собираешься уезжать?
— Да. На этот раз далеко и безвозвратно.
— Не пугай меня. Ты что, тяжело болен?
— Что ж тут пугающего? Болен, но не смертельно. Просто устал. Мне все надоело: все видел, все слышал, все пережил. А главное, сам себе надоел. Оказалось, что существует планка, выше которой мне не прыгнуть, как бы ни пыжился. Ладно, об этом потом, не сегодня. Кажется, мы подъезжаем! Притормози.
По обе стороны от шоссе было чистое поле. Ни души, только черное небо с ярким блином луны и белый снег. Выйдя из машины и обозрев открывшийся простор без каких-либо признаков человеческого жилья, я почувствовала головокружение.
— И куда нам теперь?
— Туда, — Рин махнул в сторону полоски леса на горизонте. — Не переживай, часа за три дойдем.
Он ухмыльнулся. В свете луны лицо стало еще старше и страшнее — меловое, похожее на посмертную маску.
— А как же она?.. — я оглянулась на авто.
— Боишься за свою одушевленную консервную банку? За ночь вряд ли что может случиться, учитывая степень безлюдности, а утром я о ней позабочусь.
Обидевшись на «консервную банку», я решила молчать весь оставшийся путь. Как назло утром и днем шел снег и занес ту крохотную тропинку, которой несколько часов назад шел Рин. После первого часа продирания сквозь сугробы мне стали ясны три вещи. Во-первых, итальянские сапоги на меху, гарантированно теплые, таковыми не являются; во-вторых, я вовсе не рада видеть брата после стольких лет, наоборот, я его искренне ненавижу; и в-третьих, девочка Рэна совсем не выросла и не повзрослела, несмотря на солидный возраст — по-прежнему легко ведется на безумные авантюры, а потом долго грызет локти. И вот это последнее хуже всего: люди должны меняться с возрастом, становиться устойчивыми к такого рода соблазнам и мудрыми.
До места мы добрались к двум часам ночи. К тому времени думать о чем-либо я была уже не способна. Было адски холодно, несмотря на пуховик. Ноги, отвыкшие от далеких прогулок, нестерпимо ныли.
Дом Рина — точнее, избушка — стояла на границе поля и леса. Приземистое бревенчатое строение гармонировало с зимней природой и казалось вышедшим из детской сказки. На подоконнике маленького оконца горела керосиновая лампа, посылая в окрестный мрак уютный оранжевый свет.
— Тебя кто-то ждет там?
— Да. Кусочек индийского солнца и тибетского неба, лоскут зелени с тихоокеанского островка и кубинские сигары. Заходи, не бойся — ничто из этого не будет против твоего присутствия.
Внутри из крестьянского быта присутствовала лишь русская печь, испускавшая вожделенное тепло. Я прижалась к ней, не раздеваясь, всем телом и щекой.
Комната была просторной, хоть и с низким потолком. По углам валялись заморские безделушки, свечи и курительные трубки. От стены к стене был растянут гамак, сплетенный не из веревок, а из какой-то прочной пахучей травы, с наброшенной яркой циновкой. Больше никакой мебели не наблюдалось — ни стульев, ни стола, ни кресел.
