Джей Ти называл этот амбар собором среди дикой природы. Джейн была с ним согласна. Вся территория — и дом, и сарай, и амбар — казалось, обладала некоей святостью.
Она заехала с задней стороны дома, где располагалась прачечная и ручной насос. Помещение успело лишиться двери, кожаные части насоса сгнили, но на ввинченном в стену крюке до сих пор висел металлический ковшик.
Они вылезли из машины, и Джейн открыла багажник.
— Я захватила для тебя одеяло и халат на случай, если замерзнешь.
— Это вряд ли, — заметил Милош. — Сегодня так жарко, что я вспотел в одной рубашке, хотя и открыл в машине окно.
Он улыбнулся.
Это хорошо, подумала Джейн. Я и хотела, чтобы он вспотел. В таком случае…
Она не забыла захватить немного масла для загара, зная, что на модель наносят такое масло, если человек позирует обнаженным перед художником и особенно перед фотографом. Тогда свет лучше обрисовывает линии тела.
Она подала Милошу одеяло и халат и, порывшись в сумочке, извлекла фотоаппарат.
— Фотоаппарат? — встревожился он.
— Да. Я собираюсь тебя снимать.
— И делать отпечатки?
— Да.
— И кто их увидит?
— Только я. И ты.
— Не знаю… Если жена…
Джейн рассмеялась:
— Милош, перестань… Ты что, подозреваешь, что я пошлю снимки твоей жене? Зачем мне это надо?
— А если кто-то другой…
— Никто. Даю тебе слово. Фотографии предназначены только для меня, чтобы я могла тебя нарисовать. Так тебе будет даже легче — не придется долго позировать без движения. — Джейн ждала; на секунду ей показалось, что он откажется.
— Так их никто не увидит?
— Никто, кроме меня. Я даже сама все проявлю и напечатаю. — Она солгала: в их доме не было лаборатории. Но пока ей не хотелось об этом думать. Главное — сделать снимки.
Милош, отвернувшись, колебался, затем пожал плечами и сказал:
— Ну, если вы обещаете…
— Обещаю.
Он улыбнулся, подошел и пожал ей руку.
— Хорошо, давайте.
Джейн чувствовала, как он нервничал, но сама волновалась не меньше, если не больше его.
Я — профессионал. Он не должен догадаться, что в этом есть что-то, помимо профессионального занятия. Нельзя проявлять признаков желания — меня ничего не интересует, кроме его контуров и проекций.
Джейн пыталась думать о формах, но думала только о теле.
Фотография ню. Старо как мир. Обнаженные мужчины и женщины — господи! — тысячи, десятки тысяч во всех газетных киосках страны. Повсюду!
— Тогда приступим. Нельзя упустить подходящий свет.
— Нельзя. — Милош посмотрел на небо. Было без пятнадцати четыре. — Где? — спросил он.
— Я думаю, в амбаре.
Брошенное здание выглядело точно так же, как в прошлый раз, — только обшивка еще больше ободралась.
Отовсюду сквозь дыры проникали наполненные пляшущими пылинками полосы света — одни резкие, словно прожектора, другие более театральные, будто ими управляли.
За стойлами у лестницы находились люки, через которые некогда подавалось сено и солома. Копны тридцати- или сорокалетней давности то ли от времени, то ли по чьей-то воле оказались сваленными на пол и теперь лежали немым напоминанием о другой эпохе — о других судьбах, другом труде и заботах.
Обтесанные липовые опоры покоились в зацементированных основаниях, но цемент выветрился, и стал виден песок и щебень. Грубо срубленные горизонтальные балки все еще держались на своих местах, хотя обшивка стен отсутствовала. Все в этом амбаре было ручной работы: брусья скреплены деревянными колышками, обшивка — там, где она сохранилась, — прибита самодельными гвоздями с квадратными головками.
Милош, похоже, подавленный размерами пустого пространства, в котором они оказались, начал машинально расстегивать пуговицы на рубашке.
Теперь Джейн точно знала, чего хотела. Надо было только найти место, где ему сесть.
Две-три копны соломы и одеяло на них — именно то, что требовалось.
Она поставила сумку на пол и стала стаскивать в нужное место солому; в итоге две копны пошли на сиденье и три — чтобы облокачиваться. Эти три она положила друг на друга.
Все продумывалось заранее — на прошлой неделе, когда она прикидывала, чего должна добиться.
Милош сидел на расшатанных ступеньках ведущей на чердак лестницы и снимал ботинки и носки. Рубашка уже висела на колышке, ремень и верхняя пуговица брюк расстегнуты.
— Здесь очень тепло, — заметил он.
Отлично, подумала Джейн. Чем теплее, тем лучше.
Она открыла футляр камеры.
«Кэнон».
На объективе значились цифры: 70/200, 2,8.
Они ей ничего не говорили. Джейн только знала, что нужен именно такой фотоаппарат. Эту модель ей одолжила подруга, которая занималась портретной съемкой.
«Поскольку ты очень мало понимаешь в объективах, профессиональная камера тебе ни к чему, — объяснила она. — А эта как раз подойдет».
С чего начать?
И как?
По крайней мере, у нее есть рудиментарные знания основ фотографирования.
Ты рассуждаешь, будто цитируешь учебник, сказала она себе. А это не упражнение из учебника.
Что же это в таком случае?
Упражнение в страсти. Признай, что с удовольствием отшвырнула бы фотокамеру и встала перед ним на колени.
Милош снимал джинсы.
Под ними оказались боксерские трусы, чего Джейн никак не ожидала. Грифф таких никогда не носил, и она считала, что все молодые люди обтягиваются «Келвином Кляйном», как однажды выразилась Клэр, пролистав номер журнала «Ванити Фэр», который якобы посвящен мужской наготе. Никогда не разденутся до конца, ворчала Клэр. Не то, что женщины. Всегда одно и то же. Даже в девяностых им — все, а нам — ничего.
— Куда мне сесть? — услышала она вопрос Милоша.
Оторвавшись от фотоаппарата, Джейн заметила, что он все еще мнется у лестницы и боксерские трусы по-прежнему на нем.
— На одеяло.
Он направился туда.
— И, Милош…
Он оглянулся через плечо:
— Что?
— Белье надо тоже снять.
— Да, да, конечно.
Он отвернулся, и Джейн заметила, что его спина вспотела. И бока тоже — на них из-под мышек катились струйки пота.
Милош аккуратно свернул трусы и положил рядом с джинсами. А затем возвратился к импровизированному креслу из соломы. Этого момента Джейн боялась больше всего. Вот сейчас он повернется, взглянет на нее — и ей придется ответить взглядом.
Спокойно. Это всего лишь один мужчина из многих. Очередная модель. Тело, и больше ничего.
Но некоторые тела настолько возносятся над красотой… и ты чувствуешь… Что? Необходимо вернуть их обратно на землю…
Милош заметил ее взгляд — рука, нервно дрогнув, потянулась к гениталиям. Однако он пересилил себя и положил ладонь на бедро.
— Так? Нормально?
Джейн сделала шаг вперед.
— Давай на одеяло. — Господи, прекрати говорить так по-деловому.
Ты похожа на кастрированного, злобного старшего сержанта. Расслабься!
Дай мне возможность! Дай мне возможность — всего одно мгновение! Он такой…
Милош забрался на солому.
— Мне лечь?
— Нет, — на мгновение ей пришлось отвести глаза. Посмотреть сначала направо, потом налево; на свою ладонь, на запястье, на локоть.
К ступне Милоша пристали соломинки. Джейн тянуло их снять, но она не смела его коснуться.
— Можешь сесть спиной к балке? Прислонись спиной к соломе. Если плечам станет колко, поправим одеяло.
Теперь она находилась в ярде от его свесившихся ног.
Милош откинулся назад.
— Да, колется, — признался он.
Джейн отложила фотоаппарат и тоже полезла на солому.
— Ну-ка, привстань.
Милош повиновался.
Она ухватилась за край одеяла и потянула вверх.
Но когда присела на корточки и повернулась, обнаружила перед собой его лобок. Волосы блестели от пота. Капля скатилась с торса и попала ей на щеку.
— Извини, — тихо проговорил Милош и вытер ее кончиками пальцев.
— Не извиняйся. Я тоже вспотела.
— Да, да, очень жарко.
— Ужасно.
Милош сел.
Казалось, он сразу понял, как ему позировать для фотографии: одно колено слегка приподнято, руки у бедер, пальцы тянутся к коже, а один уже коснулся.
Джейн схватила фотоаппарат.
Она дрожала.
Предстояло сделать сорок кадров — по десять на каждой из четырех пленок.
Она заранее так решила: если будет больше, он не усидит. Джейн знала по прежним занятиям, как утомительно для моделей долго находиться без движения — они теряют сосредоточенность и словно впадают в спячку.
Кадр 1. Линия размыта, как она того и хотела, — не начинается, а истекает.
