Политика «Мангусты» таила в себе ловушку для президента и в другом отношении. Вне узкого круга лиц в Вашингтоне никто точно не знал, что последует, но фигура Кеннеди была достаточно заметной, чтобы возбудить враждебность американцев к Кастро до опасных пределов. «В нашем отношении к Кубе было много эмоций», — сказал Роберт Макнамара несколькими годами позже, что объясняет ход вещей в Соединенных Штатах и то, каким образом история распространилась по всей стране[200]. Американский народ был склонен делать пугала из недружественно настроенных зарубежных лидеров, и летом 1962 года многих из них почти преследовали навязчивые мысли о Кастро, что принесло выгоду республиканцам, которые утверждали, что президент был мягок в этом вопросе. Таким образом, а также благодаря ошибке Кеннеди коммунистическая Куба начала превращаться из обычной занозы в теле — в кинжал в сердце, если употребить сравнение сенатора Фулбрайта.
Более того, как и перед Бей-оф-Пигз, Кеннеди не продумал своего плана действий. Его Особая группа (расширенная), которая была инструментом в его политике на Кубе, совершила элементарную стратегическую ошибку, не учтя того, какова может быть реакция оппонента на их наступление. Фиделя Кастро запугать было нелегко. Как только дал себя знать американский саботаж, он публично выразил протест, громко и не единожды; и когда летом 1962 года военно-морские силы США начали проводить крупномасштабные маневры в кубинских территориальных водах, это его не испугало, как, несомненно, о нем и думали; он объявил, что Соединенные Штаты открыто планируют вторжение (он знал, что некоторые в Вашингтоне энергично отстаивали подобные действия). Что было вполне объяснимо, он усилил контроль своего режима и ускорил превращение Кубы в ленинское государство. Если забота Кеннеди действительно состояла в спасении Кубы от коммунизма, то все равно он бы не мог выбрать менее подходящей политики.
Есть старая сказка о солнце и ветре, которые всегда шли гулять вместе. Однажды, увидев на дороге человека, они поспорили, кто из них скорее заставит его снять пальто. Ветер дул и дул, но человек только сильнее кутался в свою одежду. Затем со всем летним зноем начало припекать солнце. Человек снял пальто и перекинул его через руку.
Кастро знал, что ему не устоять перед огромными Соединенными Штатами без серьезной помощи, и он мог лишь немного надеяться, что ему удастся ее найти. Куба уже была в очень хороших отношениях с Советами — первым государством, ставшим коммунистическим по своей воле (более или менее). Они наверняка не позволили бы Кубе вновь стать «завоеванной капитализмом», если могли это сделать.
У них были другие мотивы. В частности, у Хрущева. И здесь историкам следует быть осторожными, исследование советских архивов только началось и, без сомнения, таило в себе множество сюрпризов. Но основные линии кризиса 1962 года были уже намечены. Зимой и весной того года Хрущев еще помнил уроки холодного приема в Берлине. Не производящий впечатления молодой человек, которого он встретил в Вене, посмел возражать против часто провозглашаемых советских планов в Берлине; его это кое-чему научило. Кроме того, собственная позиция Хрущева начала выглядеть шаткой, его берлинская инициатива обернулась против него же, его большая кампания по увеличению количества сельскохозяйственной продукции в России, построенная на освоении так называемых «целинных земель», развивалась не очень уверенно: урожай 1961 года был самым скромным за пять лет. Разногласия с Китаем становились все ощутимее и серьезнее, и даже Албания, позже страна сталинистской реконструкции, открыто игнорировала ведущую роль Советов[201]. Люди Кеннеди унизили Советский Союз, показав, что отсутствие паритета в ракетном вооружении является мифом и что на самом деле у Соединенных Штатов имеется превосходящее преимущество в ядерном вооружении. Хрущев искал быстрый, дешевый и простой путь, чтобы перехватить инициативу, и в настоящем состоянии кубинской проблемы он увидел такую возможность.
Экономику острова можно было спасти от худших последствий американского эмбарго с помощью советских субсидий; вопрос о спасении кубинской независимости от возможности вторжения был более сложен. Любая попытка послать войска в Гавану была бы расценена Соединенными Штатами как брешь в доктрине Монро. Советский Союз мог бы с этим смириться, если бы это не противоречило международному законодательству, но его правительству пришлось бы задуматься, насколько далеко они могут зайти, провоцируя американцев, при этом оставшись в безопасности. И, как и опасался Кеннеди, Хрущев просчитался.
Он действительно считал, что однажды, в не очень отдаленном будущем, советский коммунизм будет торжествовать на всем Западе: он считал, что это присуще сильной системе, и верил, что это произойдет в момент, который Уолт Ростов назвал точкой подъема. Соединенные Штаты должны были признать Советский Союз себе равным, что означало, что им следовало отказаться от односторонней привилегии делать то, что хочется. Джон Фостер Даллес однажды сказал Андрею Громыко, почти постоянному министру иностранных дел: «Вопросы о размещении американских военных баз решаются Соединенными Штатами, и только ими по своему усмотрению и соглашению со страной, на чьей территории они будут установлены»[202]. В таком тоне разговор больше не шел: или по крайней мере то, что было соусом для гусыни, следовало таковым признать и для гусака. Например, почему СССР терпел ядерные ракеты в Турции, возле самых своих границ? В то время как возле границ Соединенных Штатов не было ни одной ракеты. Хрущев жаловался на это в течение нескольких лет. В 1958 году он спросил Эдлея Стивенсона: «Что бы подумали американцы, если бы русские разместили свои базы в Мексике или другом месте? Как бы вы себя чувствовали?»[203]. Размышляя над этими вопросами и над просьбой Кастро о помощи, Хрущев подумал, что он нашел путь. Ядерные ракеты на Кубе могли решить несколько проблем: они бы охраняли Кастро, заставили бы Соединенные Штаты считаться с амбициями Советов и сохранили бы советский престиж. Это могло бы позволить вновь вернуться к берлинскому вопросу. Логика казалась неопровержимой, и не только Хрущеву: новые инициативы получили единодушную поддержку Политбюро. В мае 1962 года были предприняты первые шаги.
Русские совершили ту же ошибку, что и американцы: они не рассмотрели достаточно серьезно, какой может быть реакция другой стороны. И, как и обоих Кеннеди, их могло увести в сторону оскорбленное самолюбие. В воспоминаниях Хрущева ощущался определенно злобный тон, когда он выложил свои аргументы в пользу размещения ракет: «Теперь они узнают, что значит иметь вражеские ракеты, нацеленные на вас; мы не сделаем ничего, кроме как дадим им немного попробовать их же лекарства. Долгое время Америке не приходилось воевать на своей земле, по меньшей мере в течение последних пятидесяти лет. Она посылала войска за рубеж участвовать в двух мировых войнах — и имела успех. Америка не потратила и нескольких капель своей крови, делая миллиарды на крови других в этом мире»[204]. Если такова была позиция Хрущева, то неудивительно, что он неверно оценил Кеннеди, как Сталин Гитлера за несколько месяцев до июня 1941 года.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
