Только бормочу нехорошее слово и, едва не врезавшись в указатель, с трудом вписываюсь в крутой поворот.
Сидящая на заднем сиденье Лорен этого не замечает. За моей спиной раздаётся звонкий смех:
– Ой, Кирби, какая гадость! Какашки, наверное, воняли? И… ой, подождите-ка. – Ее голос становится очень серьезным. – Что значит – вы избавились от него? Вы его разлюбили? Он надоел вам?
Делаю глубокий вдох и тяну время, пытаясь найти подходящий ответ. Вряд ли шестилетней девочке понравится правда: я просто вернула кролика в зоомагазин.
В мои судорожные размышления врывается тоненький голосок:
– Кирби? А что, если я надоем вам? Как мы с мамой надоели папе?
О милосердный Боже! Я совсем не готова к этому. Мысленно прошу у Господа прощения, а затем выдаю чудовищную ложь насчет кролика:
– Во-первых, ты никогда мне не надоешь. Кто еще даст мне возможность целый час слушать «Индюка в соломе», любуясь девочкой в фиолетовой пачке, у которой обе ноги левые?
Лорен опять хихикает:
– Это Мишель. Она немного путается, это точно. Но она очень хорошая.
– Конечно, и я плохо делаю, что смеюсь над человеком, который старается, правда? – Спасибо, что напомнила – я ведь должна быть хорошей.
Ну слава Богу, наконец-то я добираюсь до стоянки у дома Лорен. Выключив двигатель, отстегиваю ремень безопасности и поворачиваюсь к девочке, чувствуя себя так, будто у меня на лбу наклейка с надписью «Предупреждение: бессовестная лгунья».
– Во-вторых, я отдала кролика очень хорошим людям, у которых есть ферма с морковным полем, чтобы он мог бегать на свободе и есть столько овощей, сколько захочет. Ему ведь там было лучше, чем целый день сидеть взаперти в моей квартире, пока я была в колледже. Как ты думаешь? К тому же, – продолжаю я, увлекаясь собственной выдумкой, – у него теперь есть жена-крольчиха и маленькие крольчата, и все они очень счастливы.
Выходя из машины, поздравляю себя с тем, что сумела справиться с опасной ситуацией с кроликом. Направляясь к дому, Лорен надевает на плечо новую балетную сумку от «Дуни энд Борки» и вкладывает мне в ладонь свободную руку.
– Кирби? Мы сможем поехать в следующую среду на морковную ферму – навестить мистера и миссис Кролик с их детьми?
Я погибла.
25
Кирби
Una confezione di aspirine, per favore (Пачку аспирина, пожалуйста)
– Алло?
– Привет, мам. Это Кирби.
– Кирби? Боже, детка, это правда ты? – Кажется, будто она вот-вот расплачется, и я беспокойно перекладываю телефонную трубку к другому уху, страстно желая, чтобы кто-то, хоть кто-нибудь, ворвался ко мне, распахнув дверь, как это обычно бывает.
Нет, не везет.
– Да, это я. Не узнаешь мой голос? – Стараюсь говорить беззаботным, шутливым тоном, но попытка с треском проваливается.
Я уже давно не звонила маме и не отвечала на ее звонки. Почти два месяца.
– Конечно, узнаю, милая. Просто… ну, знаешь, так много времени прошло.
Не успеваю я выложить свои неубедительные оправдания, как она бросается мне на помощь:
– Знаю, что ты была занята – на такой важной должности это естественно. Я не предъявляю претензий.
По какой-то глупой, непонятной причине это злит меня.
– А почему нет?
– Почему нет – что?
– Почему бы тебе не предъявить претензии? Зачем ты придумываешь мне оправдания? Я плохая дочь. Мы обе это знаем. Или ты так привыкла выгораживать всех, что решила распространить это и на меня?
Она хочет что-то вставить, но я не даю.
– Мама, я не он. Тебе не нужно придумывать мне оправданий.
Похоже, мама ошеломлена и обижена, и я чувствую себя отвратительно.
– Ты не кто? Не твой отец? Я знаю. Ты очень сильно от него отличаешься, но ты…
Не могу больше. Это большая ошибка, вызванная тиканьем биологических часов, которое я стала замечать после общения с Лорен.
– Мам, мне пора. Звонок по другой линии. И еще у меня совет директоров. Но я скоро обязательно позвоню.
– Кирби…
– Мам, мне пора бежать, правда. Обними за меня всех, пока.
Кладу трубку, поворачиваюсь, сидя в кресле спиной к двери, и пытаюсь справиться с будоражащими меня эмоциями.
Почему мне так больно с ней разговаривать? Почему я все время обижаю маму? Что со мной? Если весь этот сплав боли, любви и гнева, приправленных обидой и сожалением, называется процессом взросления, то я понимаю, почему взрослеть не хочется никому.
И как только я вообще решилась стать руководителем?
Едва дверь закрывается за последним из шести кандидатов на должность заместителя директора по маркетингу, я устало разваливаюсь в кресле. «Я умею работать с людьми…» Они что, издеваются? Мне казалось, эта избитая фраза успела устареть еще в восьмидесятые годы.
А тот парень из Йельского университета? Первый раз в жизни услышала, как человек пользуется сносками в устной речи. Серьезно. Я не выдумываю.
Ничего, я нахохоталась на неделю вперед, а завтра придется проводить собеседования еще с шестью кандидатами. Хватаю трубку и нажимаю клавишу ускоренного набора номера, желая поговорить со своей помощницей:
– Брианна, пожалуйста, скажи, что завтрашние кандидаты будут лучше! О чем ты думала, направляя ко мне этих клоунов?
– Э-э… сейчас приду.
Щелк.
Она распахивает дверь и входит, избегая смотреть мне в глаза.
– Лучшие кандидаты будут завтра, я вроде как решила оставить хорошее напоследок. Сегодняшние были более… э-э… они…
В моем мозгу срабатывает сигнализация. Если Бри говорит с запинками, это обычно означает, что у меня неприятности.
– Опять прыжки с моста?
Она озадаченно смотрит на меня, потом смеется:
– О, нет, нет! Просто… э-э… некоторые очень расстраивались, когда я сообщала, что мы не можем вызвать их на собеседование, и мне приходилось менять решение.
Здесь что-то не так.
– Что значит «расстраивались»? – Внезапно до меня доходит. – Ты звонила, чтобы сообщить об отказе в собеседовании? Зачем? Мы всегда отправляем краткое письмо: «Спасибо, но Вы нам не подходите», и так далее. Господи, Бри, ты не должна никому звонить!
– Знаю, но письмо такое обезличенное, а искать работу так сложно, вот и я подумала, что смогу приободрить людей разговором по телефону, – оправдывается она. – Знаете, что-то вроде: «Жаль, что вы не подходите нам, но я уверена, для вас найдется более подходящее место. Удачи! Просто продолжайте искать!»
Я хватаюсь за голову, думая, что у всех наших юристов, услышь они это, случились бы сердечные приступы. Ведь мы могли получить сотни жалоб в духе: «Вы попросили секретаря позвонить и определить по моему голосу – вдруг я принадлежу к национальным меньшинствам, или слишком стар, или отношусь еще к какой-нибудь категории, подпадающей под действие закона о дискриминации при найме на работу».
