правильно передавать пациентов. Может, в Колумбийском университете так тоже делали – если так, я это пропустил.
В больнице всегда есть ради чего или кого остаться после рабочей смены. Но если задержишься на полчаса, найдется еще что-то, что задержит тебя на час.
– Прости, не хотела тебя подставлять, – повторила Меган десять минут спустя, пододвинув ко мне стул. – Я задолбалась, – пожаловалась она, показывая на список своих заданий, – я просто никакая.
Достав резинку из кармана блузки, она натянула ее на свои светлые волосы.
– Да ладно? – я глянул с облегчением на небольшой список, который она собиралась мне передать.
– Сегодня был просто кошмар.
– А что случилось?
Она показала головой в сторону отдельной спецпалаты, предназначенной для тяжелобольных пациентов, которым не хватило места в отделении интенсивной терапии.
– Наркокурьер, – пояснила она.
– Прямо настоящий наркокурьер? – спросил я, посмотрев в сторону палаты. – Как в «Марии, благодати полной»[73]?
– Девушка девятнадцати лет проглотила шестнадцать пакетиков с героином в Доминиканской республике и села на самолет до Лондона.
– C ума сойти!
Днем сурка в нашей больнице и не пахло.
– Затем села в такси и направилась прямиком в приемный покой нашей больницы, где во всем созналась.
– Жесть.
– Они выходят из нее по одному, пока она лежит пристегнутая наручниками к кровати. Ее караулит полицейский.
– И все это нужно делать в спецпалате?
– Если хоть один из пакетиков порвется, она труп.
– Черт.
Меган протянула мне список заданий:
– От тебя мне сегодня ночью нужно только одно – проверять ее стул.
– Проверять стул?
– Убедись, что эти пакетики с героином продолжают выходить. Запор может ее убить. Если процесс застопорится, сделай ей КТ. А если обнаружится кишечная непроходимость, звони в хирургию.
– Думаю, я справлюсь.
Подобно большинству из нас, Меган стремилась довести работу до конца. Каждый день находился повод задержаться в больнице на час-другой, чтобы что-то закончить. Врачи любят говорить, что, чем дольше задерживаешься, тем дольше приходится задерживаться. Как следствие, дружеские и любовные отношения отходят на второй план, а зачастую и вовсе начинают распадаться. Мне было сложно представить, о чем бы я говорил с приятелями из колледжа, которые жили на Манхэттене и работали в сфере финансов.
– Сегодня через мои руки этого дерьма прошло, наверное, тысяч на сто баксов, – сказала Меган. – Рехнуться просто.
Я попытался представить, какие жизненные обстоятельства могли вынудить девочку-подростка проглотить дорогущий наркотик и сесть в самолет. Пока я писал «проверять стул», наши пейджеры одновременно затрезвонили.
«БЕСПЛАТНО КАТАЮ НА УСАХ В КАРДИОРЕАНИМАЦИИ!»
Бенни был первым пациентом, с которым я познакомился в интернатуре, и мне нравилось думать, что наши судьбы параллельны.
Меган покачала головой:
– Вы, ребята, что-то уж совсем на этом двинулись.
Это сообщение напомнило мне о Бенни. После того как из его горла извлекли дыхательную трубку, я продолжил его навещать. Приходил ненадолго, просто чтобы убедиться, что он идет на поправку. Когда Бенни снова заговорил, мы обсуждали футбол и смотрели игру «Янки». Его спокойствие и бодрость духа поражали: в конце концов, всего пару недель назад он едва не умер. Хотел бы я быть таким же жизнестойким.
Временами я пытался убедить себя, что постепенный прогресс с Бенни отражал мой собственный. Что, по мере того как я набираюсь опыта и уверенности, все лучше и лучше справляясь со своими обязанностями, его сердце тоже будет становиться сильнее, а из легких будет уходить жидкость. В глубине души, однако, я понимал, что это не так. Мы с Бенни встретились случайно, волей судьбы, и наши трудности были никак не связаны. Мои успехи или неудачи в роли врача не имели никакого отношения к его ожиданию нового сердца. Тем не менее мне нравилось убеждать себя в обратном. Нравилось думать, что, когда я полностью овладею всеми необходимыми навыками, Бенни наконец пересадят сердце.
Меган встала и взяла сумочку.
– В кардиореанимацию? – спросил я с улыбкой.
– Домой, – ответила она. – Удачи сегодня ночью.
В два часа ночи, разделавшись со всеми текущими задачами из списка, я взял пару одноразовых перчаток и направился в спецпалату, чтобы проверить стул. Внутри палаты было темно, и я с трудом мог разглядеть лицо молодой испанки. Она была пристегнута наручниками к кровати и тихонько всхлипывала. Напротив нее на оранжевом пластиковом стуле сидел полицейский, читавший «Нью-Йорк Таймс». Он отложил газету и жестом подозвал к себе.
– Доктор Маккарти, – представился я, подойдя ближе. – Я буду дежурить ночью.
Телевизор с выключенным звуком в углу темной комнаты освещал их лица. Пациентка была невысокой и худой, с длинными черными волосами. Мне было видно, как по ее щекам текут слезы. Вокруг запястий у нее виднелись тонкие красные ссадины, а голубая больничная сорочка промокла от слез. Мне стало не по себе. В чем я принимал участие? Что будет с этой девушкой после того, как из нее выйдут все пакетики? Она отправится в сопровождении полицейского прямиком в тюрьму, а затем вернется к той ужасной жизни, которая вынудила ее на это пойти? Надев перчатки, я положил руку ей на плечо.
– Аюдаме, – сказала она по-испански. «Помоги мне».
Я вставил стетоскоп в уши и посмотрел на полицейского:
– Я здесь, чтобы помочь ей пережить эту ночь.
Он кивнул, и я приложил стетоскоп к ее плоскому животу. Прислушивался к кишечному шуму, но слышал лишь приглушенные всхлипы девушки. От ее неприкрытых эмоций у меня сковало шею. Я подумал про Дре.
– Аюдаме, – повторила она.
Я посмотрел на ее талию и представил лежащие прямо под поверхностью крошечные пакетики с героином, плывущие по кишечнику. Я слегка надавил кончиками пальцем на ее живот, пытаясь уловить малейшие признаки боли или дискомфорта – что-нибудь, что указало бы на разорвавшийся пакетик. Ничего. Убрав стетоскоп, я осмотрел лицо девушки, снова задумавшись о том, какие жизненные обстоятельства привели ее к этому моменту.
Стоило мне, однако, начать об этом думать, как я почувствовал, что мой разум закрывается, активируя защитную реакцию. Часть меня определенно хотела узнать больше про пациентку – про ее жизнь, семью, про причины, по которым она пошла на такое ради денег, – но от одной только мысли о том, чтобы наладить контакт, я ощутил всплеск чувства стыда, вслед за которым вернулась злость, испытанная мной, когда я увидел пустую кровать Дре. Я определенно все еще хотел стать таким, как Джим О’Коннел, но все же на деле взаимодействовать с пациентами оказалось гораздо сложнее, чем я себе представлял. Это было тяжело, это могло окончательно меня запутать, чего я отчаянно пытался избежать. Эмоциональный вклад в
