пациентов был важен, но прежде всего мне нужно было выполнять свою работу.
Я коснулся запястий девушки.
– Ло сьенто, – сказал я. «Мне жаль».
Из-за того что оставил без внимания слезы пациентки, я ощутил себя бездушной машиной. Неужели именно это чувствовал Крутой, когда осматривал пациентов? Я посмотрел на полицейского:
– Мне нужно проверить ее стул.
Он показал на синее пластиковое ведро размером с цилиндр в углу комнаты, наполненное пенистой коричневой жижей. Я отошел от девушки, поднес ведро к раковине и окунул в него свой указательный палец, пытаясь нащупать пластиковый пакетик. Я дышал ртом, чтобы не чувствовать вони, стараясь при этом не расплескать ничего на пол.
– Наркотиков нет, – сказал я мгновение спустя. – Нада[74].
Я снова посмотрел на девушку, снимая перчатки. Из ее больших глаз не переставали струиться слезы. Полицейский пожал плечами и вернулся к чтению газеты.
– Аюдаме, – снова сказала она.
Я покачал головой.
– Я вернусь через несколько часов, – безразлично произнес я, – чтобы повторить.
Затем вышел из палаты, захлопнув за собой дверь.
Я испытывал жутчайший дискомфорт, принимая препараты от ВИЧ на протяжении месяца. И мне хотелось кричать от осознания того, что, возможно, придется принимать их до конца своих дней.
Я направлялся, как это теперь часто бывало, в туалет – на очередной бой со своим кишечником. Теперь, принимая таблетки от ВИЧ уже несколько недель, я прекрасно понимал, почему пациенты порой от них отказывались. Таблетка ритонавира, что была похожа на обед космонавта, застревала у меня в горле чуть ли не каждый раз, когда я пытался ее проглотить, а одним из первых побочных эффектов стало постоянное ощущение сытости, из-за чего аппетит у меня был крайне плохой. Затем начались ноющие боли и спазмы, которые непредсказуемым образом давали о себе знать в разных частях моего живота. Боль приходила во время еды и не только, и вскоре, стоило мне положить в рот таблетку, начинались фантомные боли в животе.
Имевшиеся у меня медицинские знания только усугубляли ситуацию. Я знал, что тенофовир может сотворить с моими почками, а ритонавир – с печенью, и вскоре эти органы тоже начали болеть, хотя анализы и не выявили никаких проблем. У меня кружилась голова, и я уже не понимал, связано это как-то с обезвоживанием и почками или же мне просто кажется. Понос вместе с тем уж точно был не фантомным. Я принял предложение доктора Шанель выписать мне зофран от тошноты, пополнив список принимаемых лекарств.
Когда в очередной раз я вышел из туалета, чувствуя себя паршиво, попытался подумать о плачущей девушке в спецпалате, но не нашел на это сил. Из-за осадка, оставшегося после побега Дре, и неприятных побочных эффектов таблеток меня теперь хватало лишь на то, чтобы поддерживать пациентов в живых. Каждый раз, думая об их боли, я вспоминал собственную, а также лекарства, которые ее вызывали. Каждый раз, когда я представлял, что придется принимать их до конца своих дней, мне хотелось кричать.
Прямо в разгар третьей и последней проверки стула, когда на часах было без нескольких минут семь утра, затрезвонил мой пейджер. В сообщении был лишь телефонный номер, и вскоре я уже разговаривал по телефону с онкологом по имени доктор Филипс. Один из его пациентов – кубинка среднего возраста с множественной миеломой – была госпитализирована с пневмонией в наше отделение общей терапии. Я никогда не встречался с доктором Филипсом, однако он оставлял записи в медкарте пациентки, подробно объясняя, что мне требуется сделать.
– Приходи в мой кабинет, – сказал он. В одной руке я держал трубку, в другой – грязные перчатки. – Как можно скорее.
Моя тридцатичасовая смена подходила к концу, и мозг начинал отключаться. Еще чуть-чуть, и я уже буду плохо видеть и соображать. Мне не хотелось с ним встречаться.
– А мы не можем обсудить это по телефону? – спросил я. – Просто я сегодня после дежурства, и у нас до полудня будет обход.
– Приходи ко мне в кабинет сразу же после обхода.
Я ума не мог приложить, что ему могло от меня понадобиться, о чем нельзя было сказать по телефону или в письме. В чем бы ни было дело, ничего хорошего наш разговор не предвещал, а я был совершенно не в настроении слушать дурные вести.
В больницу в любой момент может поступить пациент из другой страны, и для общения с ним есть переводчик – ему можно позвонить в любой момент прямо из палаты.
Вскоре после полудня я приплелся в обшитый деревянными панелями кабинет доктора Филипса. На его столе стояла орхидея, а стена, как принято, была увешана дипломами. У него были седые волосы и длинный широкий нос.
Он усадил меня в большое кресло из коричневой кожи, в то время как сам остался стоять за своим письменным столом.
– Доктор Маккарти, – сказал он, – благодарю вас за то, что согласились встретиться лично.
– Разумеется. Рад наконец с вами познако…
– Вы ухаживаете за миссис Барросо, – сказал он, всплеснув руками. – Я уже давно ее знаю. Очень давно.
– Да, – я поспешил вспомнить последнюю информацию по пациентке. – Вроде как у нее все хорошо. Через несколько дней, наверное, уже можно будет выписать.
– Скажите мне, доктор Маккарти, что происходит с жизненными показателями, когда пациент испытывает боль?
Так об этом нельзя было спросить по телефону? Глаза были тяжелыми, а в животе ныло от боли. Пора было принимать очередную дозу таблеток. Почему он делает это со мной?
– Пульс и давление увеличиваются, – сказал я. – Хотя, уверен, бывают и исключения.
Он закивал:
– А теперь скажите мне, дали ли относительно непримечательные жизненные показатели вам какое-либо представление о том, испытывает ли миссис Барросо боль?
Казалось, что это вопрос с подвохом. Мне вспомнился разговор с доктором Сотскоттом про Гладстона. В шее закололо.
– Не особо.
Он сел и нахмурился:
– Доктор Маккарти, миссис Барросо несколько дней была в агонии. Она мучилась, – он покачал головой и пристально на меня посмотрел. – И все это из-за вас.
Внезапно усталость как рукой сняло. Каждая мышца в теле напряглась.
– Что?
– Я попросил вас прийти в мой кабинет, потому что хотел услышать объяснение. Я хочу услышать от вас, почему так произошло.
Я покачал головой и выпрямился в кресле. Слова сами посыпались из моего рта:
– Каждый день я спрашивал ее: «Тьенес долор?» Вам больно? И каждый день она отвечала, что нет. Каждый божий день. Я впервые слышу, что ей было больно.
Он облокотился на стол и насупился:
– А вы
