— Я видел позор Эллады! — Филипп сел за стол и уронил голову. — Я потерял все, чему поклонялся! Я нищ и бездомен.
Фабиола вскрикнула:
— Ты снова в опасности?
Филипп отвел ее руки.
— Я потерял все, — повторил он. — Твой Рим растоптал меня, растопчет все, чем я еще владею. Я потерял все, я теряю последнее.
— Только не мою любовь! Отнимут богатство, я стану работать на виноградниках и приносить хлеб в нашу хижину. — Фабиола прижала к губам его пальцы. — Я не покину тебя.
— Мне не нужна твоя жертва. Я не смею, я не верю больше. Силы неравны, слишком неравны.
— Ты горд, мой добрый! Ты не хочешь, чтоб я помогла в беде? Клянусь богами Фабиев, я ни в чем не упрекну тебя. Мои клиенты знают все тайные тропы в Апеннинах, они помогут нам!
— Ты ничего не знаешь обо мне, — Филипп горько усмехнулся. — В Александрии я…
— Молчи! Молчи! Ты болен! — Она положила на его лоб руку. — Я не слышу, я не хочу слышать тебя!
Голова Филиппа горела. Фабиола уложила его и сама растерла разогретым маслом. В бреду он звал Иренион, проклинал ее и снова звал.
В середине ночи горячка сменилась ознобом. Филипп впал в забытье. В редкие минуты полусознания он открывал глаза и умолял не бросать его. Фабиола ни на минуту не отходила от его изголовья.
Круглая голубоватая луна светила в окно. Большие светлые квадраты дрожали на полу и в ногах постели. Фабиола спала, уронив голову на ложе, Филипп с нежной благодарностью взглянул на ее осунувшееся лицо. Она проснулась.
— Моя богиня, — прошептал он, — ты не покинешь меня?
— Где ты, Кай, там и я, Кайя, — ответила Фабиола брачной клятвой римлянок. — Расскажи мне твое горе.
— Горя нет, оно ушло. Многое ушло из моей жизни… Ты согласна быть моей женой?
— Я уже сказала: где ты, там мой Рим.
Фабиола по-матерински обхватила ладонями его голову. Прильнув к ее груди мокрым от слез лицом, Филипп рассказывал…
— Ты должен выкупить ее, — Фабиола разжала руки.
Филипп ждал слез, но она не плакала, не просила уверений. Сдвинув брови, строгая, молчаливая, она собирала своего возлюбленного в путь.
IX
Лукулл встретил молодого варвара весьма любезно. Как жаль, он только вчера променял красивую гречанку на искусного повара! Она понравилась консуляру Бруту… Что касается ее мужа, то Лукулл с радостью избавится от дармоеда.
— Нет, нет, какой выкуп! — Хозяин замахал руками. — Я должен заплатить тебе за то, что уведешь этого бездельника. Мне сейчас не до его побасенок. Завтра я покидаю Рим. — Он помахал рукой и довольно рассмеялся. — Восток… Восток манит меня….
Полидевка привели с веревкой на шее. Взяв болтающийся конец и бормоча формулу дарения, Лукулл передал раба из рук в руки.
— Теперь он твой.
Филипп увел Полидевка.
После дождя в прозрачном воздухе влажно блестели мраморные колоннады, портики, черные вздыбленные квадриги на триумфальных арках. Перед самым Сенатом вздымались ростральные колонны, украшенные медными позеленевшими носами карфагенских кораблей, захваченных римлянами в битве при Лилибее. В этой битве Рим навсегда сокрушил мощь старой державы Африки. Вечный Город, живой, дышащий полной грудью, кипящий избытком сил, лежал у ног лазутчика Митридата. И этот город был заклятым врагом его отчизны.
Рим, как чужеядное растение, мог процветать лишь на трупах поверженных царств. Тысячи и тысячи варваров, темных и безвестных, сгинули в рабстве, умерли от непосильного труда на галерах, чтобы Тибр оделся в мрамор, римские матроны низали жемчуг. И сколько варваров они еще погубят!
Но нет! Не так уж монолитна эта римская мощь. Он, Филипп, кажется, отыскал в ней трещину. Слухи о бежавших из Капуи гладиаторах становятся все тревожней и тревожней. Шепотом из уст в уста передают: уже не несколько когорт Клавдия Глабра, а два легиона под началом Публия Вариния разбиты наголову восставшими рабами. О, если бы жив был Аридем! Объединить восставших. Не цари, а восставшие рабы опрокинут державу волков!
Дома Филипп призвал Полидевка и, тронув конец все еще болтавшейся на его шее веревки, хмурясь, сказал:
— Отпускаю тебя на волю. Возьми веревку, завязанную на твоей шее, в собственные руки в знак того, что отныне ты сам ведешь свою судьбу. Более достойным мы добудем свободу мечами. Прощай!
Полидевк, угодливо выгнув спину, не двигался. Филипп невольно вспомнил слова Аридема о нерушимых цепях добровольного рабства. Ни меч, ни золото не в силах освободить того, кто раб духом. Выгнутая спина Полидевка подтверждала это.
— Позволь мне, мой благодетель, остаться в Риме. Что я буду делать на родине? Там на одного слушателя десять риторов. А здесь для рабов я открою школу красноречия. В римских домах дорого ценят обученных слуг. Я заживу…
— Веревка в твоих руках, иди! — оборвал его Филипп.
X
Арна ждала у калитки. Стояло морозное утро. На траву пал иней. Лужи вызвездились льдом.
— Я иду в горы. Ты хотел, господин, видеть вождей Самниума? Идем со мной.
Филипп не расспрашивал. В Риме его уже больше ничто не удерживало. Фабиола знает его тайну, и он надеялся на великодушие ее любви, но кроме Фабиолы его тайну знали Иренион и Полидевк — на этих, свыкшихся с рабством, он не надеялся…
Дорога вела в гору. По ее краям то тут, то там поднимались вверх зонтикообразные кроны искривленных ветрами пиний. Убегавшие к морю пологие холмы курчавились вечнозеленым кустарником. У самого берега синь Тирренских вод мутилась желтизной Тибра.
Арна рассказывала молчаливому спутнику о древнем поверье своей родины. Когда самниты терпели поражение в бою или другое тяжелое горе обрушивалось на народ Самниума, богам сулили весну… На алтарях Марса-Мстителя, бога справедливых войн, закалывали весь скот, рожденный в несчастное время. А юноши и девушки, родившиеся в годину горя, посвящали себя борьбе за независимость родимых гор. Достигнув совершеннолетия, они поднимали оружие против Рима.
Так было в тот страшный год, когда самниты восстали в последний раз. Наемники Суллы победили вольнолюбивых горцев. Ужасен был гнев диктатора и бесчеловечна расправа с побежденными. Народ не забыл мучеников. Среди бежавших из Капуи есть и односельчане Арны. Она слышала: издавна пленных самнитов заставляли биться на аренах римских цирков.
Филипп напряженно слушал. Восставшие рабы становятся грозной силой, легионы Рима надолго окажутся скованными у Апеннинских ущелий. Жаль, Митридат не отважится открыто поддерживать восставших рабов. Он не может простить себе Аридема: напугал этой поддержкой всех восточных царей.
Горы стали круче. Вечнозеленые лавры сменились зарослями диких азалий. Нагие ветви больно хлестали.
Тропа спускалась к урочищу. Над купами азалий мелькнула тростниковая крыша хижины. Два волкодава с лаем кинулись навстречу. На пороге показался старик в плаще из козьих шкур мехом наружу.
Гостя ввели в хижину и усадили у очага. Под ногами шуршала сухая душистая трава. На полках стояла простая, не покрытая резьбой каменная и глиняная утварь. В углу темнел глиняный сосуд с квашеным молоком. Пахло сыром и козьим пометом.
Старик налил гостю чашу дружбы — козье молоко, смешанное с диким медом. Филипп выпил и, указывая на двух огромных волкодавов, прикорнувших в тепле, начал:
— Что бы вы сказали, добрые люди, если бы они, поверив волчьей клятве не трогать овец, стали защищать волков от пастухов?
— Говори ясней, мы люди простые, — прервал его старик.
— Я дивлюсь, с какой поры молодые италики спешат записываться в легионеры Рима и, забыв плен своей родины, несут цепи другим народам? Разве так добывают свободу?
— Я слышал о тебе, — медленно заговорил старик, наклоняя голову. — Мой сын Бориаций хотел разыскать тебя, но я отсоветовал: нас слишком часто обманывали.
— Зачем мне вас обманывать? — Филипп оглянулся. — Мы не несем вам рабства, моему царю не нужны ваши горы. Но у нас один общий враг — Рим. Вам нужны деньги и оружие. Царь даст вам это. Люди владыки Морей Олимпия приведут в тихие лагуны Адриатики биремы, груженные копьями, мечами и доспехами. Денег вы получите столько, сколько нужно для войны… Пора! Вы исполните вашу мечту — италийский вол свергнет ярмо и растопчет римскую волчицу.
— Он прав, отец! — Арна поднялась и пророчески простерла руки. — Италики свергнут иго Рима! Наши отцы будут отомщены!
Собаки, настороженно подняв головы, залаяли, но тотчас же, оборвав лай, обрадованные, бросились к двери.
В хижину входил высокий, угрюмого вида горец. Волкодавы устроили возле его ног восторженный танец — путались в полах козьего плаща, прыгали на грудь, старались высунутыми красными языками дотянуться до лица вошедшего.
