— Вы сердитесь на меня, мой юный друг, но вы не добьетесь того, чтобы и я рассердился на вас. Прелестные ручки всех красавиц, каких я когда-либо встречал в жизни, никогда не смогли бы вытащить меня из пучины Самборо. Поэтому, прошу вас, не ищите со мной ссоры, и пусть мистер Холкро будет свидетелем тому, что я спустил и гюйс, и марсель и, если вы даже дадите по мне бортовой залп, я не вправе отвечать ни единым выстрелом.
— Да, да, — добавил Клод Холкро, — вы должны подружиться с капитаном Кливлендом, Мордонт. Никогда не ссорьтесь с другом из-за женского непостоянства. Подумайте только, ведь, если бы красавицы не меняли своих склонностей, как бы мы тогда, черт побери, умудрились сочинить о них столько стихов? Даже сам великий Драйден, достославный Джон Драйден, ну что мог бы он написать о девушке, которая всегда постоянна? Это было бы все равно что воспевать в стихах мельничную запруду. Да как раз эти-то именно течения, стремнины и водовороты, приливы и отливы, что то набегают, то прочь отступают, — о небо, стоит мне только подумать о них, как я начинаю говорить в рифму! — то дарят нам улыбки, то приходят в неистовство, то ластятся к нам, то готовы нас поглотить, то приносят нам наслаждение, то погибель и так далее, и тому подобное… Да ведь это и есть истинная душа поэзии. А вы никогда не слышали моего «Прощания с девой из Нортмавена»? На самом деле бедняжку звали Бет Стимбистер, но для благозвучия я назвал ее Марией, а себя — Гаконом, в честь славного моего предка Гакона Голдмунда, Гакона Золотые Уста, что прибыл на этот остров вместе с Гарольдом Гарфагером и был его Главным скальдом. Да, о чем это я начал рассказывать? Ах да, о бедной Бетти Стимбистер. Так вот, из-за этой-то самой Бетти, правда, отчасти тоже из-за каких-то пустяковых долгов, должен я был покинуть Хиалтландские острова, — ах, насколько же это лучше звучит, чем Зетлендские или Шетлендские, — и пуститься странствовать по белу свету; и пришлось же мне побродяжничать с той поры! Свой путь, капитан Кливленд, стал я пробивать, как и всякий другой, у которого легко в голове, легко в кошельке, но зато легко и на сердце; пробивал я себе путь и расплачивался где острым словечком, где деньжатами. Видел я, как сменяли и низлагали королей так же просто, как прогоняют с земли арендатора. Знал я всех знаменитостей нашего века, а прежде всего — достославного Джона Драйдена! Ну-ка, кто еще из жителей острова может не кривя душой похвастаться тем же? Я взял однажды понюшку из его собственной табакерки! Сейчас я вам расскажу, как это было…
— Но вы хотели прочесть нам стихотворение, мистер Холкро, — сказал капитан Кливленд.
— Стихотворение? — повторил Холкро, хватая капитана за пуговицу, ибо он так часто видел, как слушатели разбегались во время его рассказов, что заранее принимал все возможные меры, чтобы удержать их.
— Стихотворение? Я поднес его вместе с пятнадцатью другими бессмертному Джону. Но вы услышите его, вы услышите все мои стихи, если хоть минутку постоите на месте, и ты тоже, Мордонт, мой милый мальчик. Вот уж добрых полгода, как я не слышал от тебя ни слова, а ты собираешься сбежать от меня! — С этими словами Холкро поймал его другой рукой.
— Ну, теперь он взял нас обоих на буксир, — сказал моряк, — и нам ничего иного не остается, как выслушать одну из его историй, хотя травит он их не хуже военного моряка во время «собаки».
— Нет, нет; теперь уже вы помолчите, а говорить предоставьте мне, — строго сказал поэт; Кливленд и Мордонт переглянулись с выражением комической покорности и смиренно приготовились слушать столь хорошо им знакомый, всегда один и тот же, неизбежный рассказ.
— Ну, теперь я вам все изложу подробно, — продолжал Холкро. — Итак, бросало меня по свету, как и многих других молодых людей. Брался я, чтобы как-то просуществовать, и за то, и за другое, и за третье, ибо, слава Всевышнему, я был на все руки мастер. Но больше всего посвящал я времени музам, да, им оставался я верен, хотя неблагодарные плутовки и не подумали наградить меня, как иных болванов, собственной каретой, запряженной шестеркой коней! Так и продержался я до тех пор, пока не скончался престарелый кузен мой, Лоренс Линклеттер, и не оставил мне в здешних краях крохотного островка… Правда, Калмалинди состоял с ним в столь же близком родстве, как и я, но Лоренс ценил в человеке ум, хотя сам обладал им в весьма малой степени. Оставил он мне этот островок — о, одни голые скалы, точь-в-точь Парнас, и вот теперь есть у меня и пенни на расходы, и пенни — отложить на черный день, и пенни — подать неимущему. А для друзей найдется у меня и бутылка вина, и удобная постель, как вы сами сможете убедиться, если согласитесь последовать за мной, когда здешние празднества окончатся… Но где бишь я остановился?
— Надеюсь, что уже недалеко от порта, — ответил Кливленд, но Холкро был слишком ретивым рассказчиком, чтобы смутиться даже при столь явном намеке.
— Ах да, — продолжал он с довольным видом человека, вновь ухватившего нить своего повествования, — жил я тогда на Рассел-стрит у старого Тимоти Тимблтуэйта. О, это был самый модный портной, известный в те времена всему Лондону. Он одевал умнейших людей столицы, так же, как и глупейших баловней фортуны, и, представьте себе, заставлял последних расплачиваться за первых! Умному человеку никогда не отказывал он в кредите, разве что в шутку или для того, чтобы получить остроумный ответ. Он состоял в переписке со всеми выдающимися людьми Лондона и хранил письма от Крауна, Тэйта, Прайора, Тома Брауна и прочих знаменитостей того времени, и в письмах этих, скажу я вам, таились такие перлы остроумия, что можно было просто помереть со смеху, и все они как одно заканчивались просьбами об отсрочке.
— Ну, портному-то, пожалуй, подобные шутки казались не слишком веселыми, — заметил Мордонт.
— О что вы, что вы! — возразил страстный защитник Тима. — Да ведь он — между прочим, родом он из Камберленда — был щедр, как принц, и умер, обладая богатством принца. Горе тому разжиревшему на сладкой пище олдермену, который попадался Тиму «под его портновский утюг» после получения одного из таких писем! Смею вас уверить, что бедняге приходилось расплачиваться за двоих! А знаете, ведь это Тим послужил прообразом Тома Биббера в комедии великого Джона «Сумасбродный щеголь», и мне доподлинно известно, что Тим оказывал Джону кредит и снабжал его деньгами из своего собственного кармана в ту пору, когда все его блестящие придворные друзья от него отвернулись. Мне он тоже оказывал особое доверие, и однажды я целых два месяца не платил ему за свою каморку под крышей. Разумеется, я старался по мере сил тоже услужить ему чем-либо. Не подумайте, пожалуйста, чтобы я кроил там или шил, это было бы несовместимо со званием дворянина, но я составлял для него счета, вел книги…
