Завершив экскурсию, Колоб предложил пойти перекусить. Они отстояли небольшую очередь и попали в скромное кафе, где взяли по стакану вина и по плоскому пирогу с сыром и помидором. Эта штука называется «пицца», — вспомнил Уинстон, — Любимое блюдо итальянской мафии. Пицца заметно отличалась от пирогов русской кухни. Вроде и там и там в тесто кладут одно и то же, но совсем другой вкус.
В Эйрстрип Ван редко пьют вино. Свой виноград не растет, потребностей в закупках за океаном Министерство Изобилия не видит, а контрабандой выходит невыгодно. Крепкие напитки стоят дороже, чем вина, а транспортные расходы в пересчете на бутылку такие же. Интересный напиток. Не похож ни на чай, ни на кофе, ни на пиво, ни на джин, ни на ликеры. Есть что-то общее с коньяком.
— Я вот думаю, что тебя не просто в город выкинули, а работу предложили? — спросил Колоб.
— Преподавать английский в университете, — ответил Уинстон, — Младший научный сотрудник. Ставка шестьдесят рублей. По паспорту сразу дадут комнату в общежитии и поставят в очередь на квартиру. Если женюсь, очередь пойдет быстрее.
— И ты согласился?
Уинстон удивленно посмотрел на русского.
— Ты думаешь, передо мной меню развернули? Хотите туда, хотите сюда? Хотите на нас поработать, хотите на родину вернем?
— Не знаю. А что, завербовать не пытались?
— Кому я нужен? Предлагали, конечно, но без настойчивости. Я сказал, что не хочу быть предателем, и что могут меня расстрелять, — здесь Уинстон соврал, но подобрал формулировку, которую смог произнести, как говоря правду.
— А они?
— Они ответили, что вам тут дорог каждый человек, который может принести хоть какую-то пользу обществу.
— Они всегда так говорят. И менты, и прокуроры, и судьи. Зеленые, значит, тоже. Только врут.
— Почему врут? Меня же вот на работу отправили. По специальности.
— Человек им не дорог. Человек им дешев. По мне, так лучше грабить и убивать, чем жить на их условиях.
Уинстон пожал плечами.
— Грабить и убивать я не умею…
— Ха-ха-ха! — перебил его Колоб искренним смехом. Чуть пиццей не подавился.
— Что смешного?
— Меня про тебя много спрашивали. Кто ты такой на самом деле. Зеленые подозревали, что ты военспец и прикидываешься лохом. Как настоящий шпион. Ты при мне дрался с япошками. Потом вы втроем замочили тех, что были в грузовике, а там не трое было. Потом ты отстал, чтобы прикрыть своих. У нас это считается очень круто.
— У нас, наверное, тоже. Я не военный.
— А потом мы с тобой на двоих замочили пятерых крыс и кицунэ. Причем на тебе трое.
— Так получилось.
— И тогда в машине ты сказал, что убивал людей в Англии.
Русские до сих пор не привыкли к «Эйрстрип Ван».
— Это другое.
— В каком смысле?
— Каждый может убить, когда защищает себя. Или на войне. Или из мести. Я не буду убивать за деньги.
— Ты в армии служил?
— На флоте. Живого врага даже в прицел не видел, если ты об этом.
— А увидел бы?
— Выстрелил бы. Это другое. Тут или ты, или тебя. А когда надо жить с того, что убиваешь мирных людей за деньги, совсем не то. Ты ведь должен сам понимать. Ты и так и так убивал.
— В общем, я тебя отмазал. Говорил им, что ты по жизни гражданский, и на себя брал по максимуму.
— Спасибо.
— Но мне лапшу на уши не вешай.
Чудесное выражение. Почему русские называют недостоверную информацию макаронными изделиями? Лапша это простая понятная еда, которую сложно приготовить неправильно или испортить.
— Тот, кто готов работать за шестьдесят рублей, не поедет через море с бандитами. Если поедет, так не будет там драться и стрелять. Ты держишь голову как человек с чувством собственного достоинства. Глаза не бегают, руки не дергаются, ноги не семенят. У тебя дорогие зубы. Импланты на обе челюсти. У нас пластическая хирургия официально только для героев войны и для большого начальства. У вас, я уверен, тоже. Или за большие деньги.
— Да, это дорого.
— У нас есть выражение «я бы с ним пошел в разведку». Или не пошел. Понимаешь, что это значит?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Про надежность?
— Про надежность. Те двое ваших, по которым видно, что они вчера из армии, с тобой в разведку пошли. И твой босс, а он не лох, раз такими делами ворочает, тебя с ними отправил.
— Да. Ты это к чему?
— К тому, что лучше быть богатым и авторитетным человеком у себя на родине, чем у врагов пробирки мыть.
— Можешь помочь мне вернуться? Но взамен предлагаешь поработать в банде?
— Вроде того.
— Допустим, ты придешь к норвежцам и скажешь, что я хочу уехать с шотландцами. Но они бесплатно не повезут. И я не уверен, что Мерфи заплатит за то, чтобы меня вернуть.
— За тебя заплатят. Деньги не проблема.
— Мы грабим банк?
— Тебе важно не нарушать закон?
— Я не хочу попасть в вашу тюрьму.
— Тюрьма — дом, там люди живут, — усмехнулся Колоб.
— Я свое отсидел.
— Скажем так, за каждого человека, которого нам с тобой придется застрелить, если, конечно, придется, нам дадут не срок, а медаль.
— Японцы?
— Японцы. И русские, которые работают на японцев.
— Тебя контрразведка завербовала?
— Типун тебе на язык!
Что такое «типун», Уинстон не знал. По крайней мере, среди синонимов к половому органу такое не значилось. Значит, это не ругательство, за которое бьют или убивают, а просто что-то невкусное.
— У нас свои интересы, у зеленых свои, — сказал Колоб, — Сейчас они зацепились за тех японцев. Предположили, что это шпионы, а те, кто под ними ходит, агентура.
— Если кто-то ходит под шпионом, то он агент, — согласился Уинстон.
— А на самом деле японцы просто продают опиум, а братва просто покупает и перепродает по стране, — продолжил Колоб.
— У нас кто работает с врагом, тот тоже враг. У вас нет?
Колоб вздохнул.
— Для государства мы, воры, и так враги. И без японцев. Японцы тоже и так враги. И без воров. Шпионаж и контрабанда это разные составы преступления. В торговлю паленым товаром зеленым нечего лезть. Они в теме разбираются как свинья в апельсинах.
Уинстон попытался представить свинью, разбирающуюся в апельсинах. Представил финальную сцену «Скотного двора» и улыбнулся.
— В общем, ты не против? — спросил Колоб. Ему уже немного надоело, но не настолько, чтобы свернуть разговор.
— Я хочу домой и мне нужны деньги, — уверенно сказал Уинстон. Как раз та ситуация, к которой его готовил Виктор Петрович, — Меня не будет мучить совесть, если я постреляю по вашим преступникам и по японцам. Меня с детства учили, что убивать русских и азиатов это хорошо. Я немного уже убил и нисколько не жалею, — продолжил он.
— Теперь я себя предателем чувствую, — сказал Колоб, — Потому что на одной стороне с врагом.
— Ты всю жизнь на этой стороне. И убивал не только преступников.
— Я же не за вас убивал, а по своим делам.
— Ты как бы второй фронт открыл. Вот мы воюем с Европой, и Остазия с ней воюет. Мы со своей стороны, они со своей. Но они нам союзники получаются.
— Ты меня сейчас с япошками сравнил? — Колоб злобно прищурился и со своим круглым лицом стал похож на азиата.
— Извини, — спокойно сказал Уинстон, — Не хотел обидеть. Я пока еще плохо понимаю ваш культурный код.
— Другой бы тебя зарезал нахрен. Ты пока начнешь понимать, уже мертвым будешь.
— Будем действовать как на той квартире. Я сначала молчу, потом стреляю.
— Ха-ха-ха! По рукам!
Колоб протянул руку через стол, и Уинстон пожал ее.
Потом они вышли на набережную. Колоб долго молчал, а потом сказал:
— Я не открыл второй фронт. Я в принципе Родине не враг, я даже за Родину.
— Это как? — не понял Уинстон.
— Я волк. Ем овец. Грызусь насмерть с другими волками. Отбиваюсь от овчарок. Убегаю от волкодавов. Я хищник, а здесь моя естественная среда обитания. Я не хочу вместо леса с овцами, волками и собаками получить пустыню, где придется делить падаль с шакалами. Понимаешь?
