И в огороды. А они на конях, да рубят всех, кого хотят. Я ходу, у колодца в глухую крапиву нырнул, да и был таков. К реке выбрался, а дальше уже шёл, следы заметая, да чтобы погони не было. Шёл, шёл и к Пустыни вышел.
Там меня приняли, обогрели, накормили, да приставили к кузнецу. С ним дела делать. И оружие чинить, и по хозяйству што. Да пошли мы в село, потому как никого оттуда не приходило и даже ляхов не видать было. Ну, долго ли, коротко ли, собралось нас пятеро, да не воины все, окромя кузнеца. Елизар темнил, не говорил, кем до кузнеца был, но воем он оказался хорошим.
Мертвяки на нас напали. Двоих послушников разорвали, да на нас страху нагнали. Мы с отцом Анисимом, как могли, отбивались, и если бы не Елизар, то всех бы там и оставили, на корм мертвякам. Через неделю мы снова пошли в село и порешили изрядно мертвяков, думали, что очистили село. Но не тут-то было. Успокоились мы, набрали оттуда скарба и стали жить, как и прежде. Да токмо беда пришла, откуда и не знали.
Долго думал я, как так получилось, что изнутри на нас мертвяки напали. Не могли они через забор перелезть, а вот поди ж ты. Ни тревоги не было, ни суеты взбалмошной, а мертвяки тут как тут, и давай на иноков и трудников нападать. Испугались мы, стали отбиваться. Двое их оказалось, и оба наши. Трудник и монах. Мыслю я, сами они ходили в село али лес. Там и нарвались на мертвяка, а он успел их зацепить, заразой адовой одарить. А они смолчали, струсили, не стали об этом говорить. За жизнь свою боялись, Бога продали и дьяволу душу свою бессмертную отдали. За то и наказаны, будут гореть вечно в геенне огненной!
Тут Вадим дал волю своему возмущению, смешав его с духовным экстазом, так ему показалось правдоподобнее. Да и дьяку всяко полезнее думать о нём будет. А то пришёл неизвестно кто, неизвестно откуда, да ещё и объяснить толком не может ничего. Да и чувствовал он злость на этих подонков, струсили, не захотели сдохнуть по-человечески, сдохли, как собаки бешенные, да других на тот свет вместе с собой уволокли, сволочи… Вадим передохнул и продолжил с прежним жаром.
- А мертвяки злобствовали, пока всех не перекусали. Поздно мы очнулись. К тому времени, как оба мертвяка упокоены были, уже все заразились от них, и Елизар тоже. Вошли они все в церковь, занесли и остальных. Кто уже мёртв был, того на руках принесли отпевать, кто ранен был тяжело, тому помогли, а кто легко, тот и сам дошёл. Сами они решились, я отговаривал их, как мог.
А отец Анисим говорит мне: «Не твоего ума это дело, отрок, нас судить. Сами виноваты перед Богом, сами и смерть очищающую примем. А как только сгорит всё, поджигай и остальное. Нечего здесь мракобесию жить. Пусть всё сгорит синим пламенем. Захотят люди вернуться, заново отстроят, а не захотят, так пусть трава да лес о нас помнят, на том и закончим».
Заперли они двери, выгнали меня, да запалили святой огонь от свечей церковных и пели псалмы, очищающие от скверн. А огонь гудел и ревел, словно подпевал им. Слышно было до тех пор, пока все в огне не сгорели. Вечная им память! – Вадим снял с себя шапку и замусолил её в руках, стирая со своего лица искренние слёзы. Остатки копоти и сажи, грязи и пыли тут же смешались со слезами и чёрными струйками поплыли по его лицу. Вадим плакал, вспоминая все скитания и приключения, что выпали на его долю, а ему было, что вспомнить.
- Эх, - горестно вздохнул дьяк, который поверил рассказу Вадима. – Знавал я отца Анисима, хороший он был и человек, и инок. Редкой святости человек. То знакомо мне. Да что тут уж скажешь? Смерть захотел принять мученическую, но во славу Господа нашего. Подвиг это, подвиг. Да что тут можно поделать… Расскажу я о тебе воеводе. Сам-то ты как хочешь дальше жить? Чем заниматься будешь, куда пойдёшь?
- Не знаю, хотел при монастыре остаться, и грамоте я обучен, и стрелять из пистолей да пищалей умею. Да и мертвяков упокаивать научился. Но не свезло, да и иноком не с руки мне становиться было, не хотел я монашеский постриг принимать. А вот священником и можно было бы стать, если бы не мертвяки.
- То, добре. Каждому свой путь: кому в церковь, кому в вои. А твоё воинское умение важное, но хлипок ты ещё. Боюсь, не возьмёт к себе воевода. Ему сильные воины нужны в дружину. Хочешь, можешь в ополчение пойти, туда берём всех, кто знает, как за саблю держаться.
- Благодарствую, не по мне это, пойду в Калугу, а там видно будет.
- Гм, понятно. А деньги-то у тебя есть?
Вадим кивнул.
- Есть немного, месяц протяну, а там уже решусь, что делать дальше. В Пустыни всё сгорело, да и небогатые они монахи были. Но можно пособирать много полезных вещей и в село сходить. Сам я взял только то, что смог один унести.
- Оно и понятно. Лады. Только не поведу я тебя к воеводе. Не примет он тебя, не по чину ему. Молод ты ещё и умения воинские твои только по словам твоим. То, что смог выжить, то скорее удача твоя была, чем доблесть воинская. А историю твою я расскажу, дивная она. Может и Наталье понравится, дочке воеводиной. Ох, и умная девка, да своенравная, и сказания любит. Да и жизня пошла, ни дня без приключений. А ей всё сказки…
В Козельске разрешаю быть тебе три дня без платы, а потом плати пошлину и живи, где хочешь. Но если вдруг напасть какая случится, то тогда в ополчение пойдёшь, на то воля воеводы будет. А не пойдёшь добровольно, то заставим сами. У тебя вона и сабля имеется, и пистоль, Яким сказывал, в наличии. Вадим удивился, когда это Яким успел шепнуть дьяку о пистоле, но промолчал, кивнул, слегка поклонился и вышел.
Уже не очень тяжёлый мешок слабо давил на плечи, и Вадим спокойно шёл по улочкам небольшого городка. Всё оружие он заранее припрятал в мешок, кроме клыча, который сейчас при ходьбе бил его по худым ногам, успокаивая. Клинок находился в затёртых деревянных ножнах и ценности собой не представлял,
