Три восклицательных знака в конце отлично заполняли оставшееся место и определили тон предстоящего ответа «Тигров».
Нежелательные элементы мечтают превратить наш зал в притон с азартными играми и бухлом.
Наше терпение кончилось! Напишите в районный совет!
Шану засмеялся. Эта война ему уже нравилась.
— Так они думают, что в районном совете станут эти письма читать? Я сам работал в районном совете, — сообщил он своей жене. — На что способны в районном совете? Ценные кадры там не задерживаются.
УСТРОИМ МАРШ ПРОТИВ МУЛЛВ основном наши исламские соседи — это мирные мужчины и женщины.
Мы ничего не имеем против них. Но есть горстка мулл и милитаристов, которые брызжут здесь слюной. Устроим марш против мулл вместе.
Все, кто заинтересовался, пишите за подробностями на П/Я за номером ниже.
Шану нахмурился. Позвал девочек.
— На марши не ходите, — посоветовал он. Долго изучал листовку, потом просиял:
— Они ведь даже дату не поставили. А к тому времени мы будем уже в Дакке.
Двенадцать красных букв на всю первую страницу в контрнаступление. ДЕМОНСТРАЦИЯ. На обороте зеленым:
Становитесь в ряд, стройтесь против марша язычников против всех нас.
Только старые и немощные могут оставаться дома.
Беспорядков не будет, все пройдет организованно.
Наш Духовный лидер будет морально нас поддерживать.
Все, кому интересно, присылайте вопросы.
— Адрес не написали, — сказал Шану, — много ошибок. Мусульмане произведут плохое впечатление.
Листовки сделали свое дело. Вокруг людей с листовками собирались небольшие группы народа. Переругивались. Из окна Назнин видела Вопрошателя, он махал руками, словно все остальные не согласные с ним мнения были всего лишь пузырьками, которые лопались от одного щелчка его пальцев. Вместе с Биби она пошла забирать из школы Шахану. Втроем они двигались в длинной очереди других мам. До начала летних каникул оставалось всего несколько недель. Назнин знала, что Карим будет ходить к ней намного реже, хотя по многим причинам она старалась не думать об этом. И каждый его приход становился для нее мучительно-сладким.
Карим приходил и работал над черновиками листовок за обеденным столом, пока она шила. Он читал их вслух и сам комментировал. Два раза заставал дома Шану, который отдыхал после вечерней смены, плавно перетекающей в ночную. Карим быстро выполнял все необходимое и уходил, и Назнин казалось, что все, как обычно, что так же все происходит и когда мужа нет. Несколько раз он говорил ей: «Надо стоять на своем». И она любовалась им — его уверенностью в том, что стоит там, где надо. Когда телефон напоминал о саляте, она доставала коврик и слушала, как он молится. Карим говорил, что у его отца больше нет религии. У него нет ничего, только таблетки. Назнин рассказала, что религия ее мужа — это образование.
— Нам нужно действовать. Какой смысл в этих листовках? Хватит говорить, надо делать.
И продолжал писать листовки.
— Я не слышу ничего, кроме стонов. Хотят, чтобы я всем заведовал и плюс постоянно ходил по улицам. Господи. Детальная организация. Не все так просто, раз — и получилось.
Карим жаловался на недостаток интереса у распущенной молодежи, на которую не действуют чары «Бенгальских тигров»:
— Мы же для них работаем. Когда я учился в школе, каждый день по дороге домой меня поджидали. Били всех. Потом мы стали собираться вместе, переворачивали столы. Если одного из наших трогали, за него платили все. Мы везде ходили вместе, мы начинали драку, нас стали уважать. — И он улыбнулся. — Нынешние дети уже не помнят, как все было. Собираются в банды, дерутся с ребятами из Кэмдена или Кинг-Кросса. Или из соседнего квартала. Или вообще не ввязываются, хорошо зарабатывают в ресторанах, и им ни до чего дела нет. Думают, что их никто пальцем не тронет.
Но главной занозой был Вопрошатель.
— Здесь дело в стратегии, — объяснял Карим, — а он этого не понимает.
Он мужчина и говорит как мужчина. В отличие от Шану не утопает в трясине собственных слов. Шану говорит и говорит, пока уверенность его полностью не иссякнет.
Иногда Карим злился, и его гнев был направлен точно в цель.
— Это моя группа. Я председатель.
В подобных заявлениях чувствовалась внутренняя сила, но Назнин ничего не могла с собой поделать — перед глазами вставали Шахана и Биби, которые дерутся за игрушки.
— Мне судить, что радикально, а что нет.
«Радикально» было для Назнин новым словом. Она так часто слышала его от Карима, что уже начала понимать его значение: просто еще один синоним слова «правильно». И не смотрела больше на него исподтишка, а когда он ловил ее взгляд, не отворачивалась.
— Ты постоянно работаешь, — сказал он однажды.
— Пуговицы сами не пришьются.
— Поговори со мной. Отложи работу.
— Я лучше тебя послушаю. Говори ты.
Карим взял пригоршню пуговиц для лифчиков из картонной коробки. Положил их в передний карман. Собрал оставшиеся пуговицы, отправил туда же. Назнин почувствовала струю тока от сосков до пальцев на ногах. Не шелохнулась.
— Знаешь о наших братьях в Египте?
Карим взял на столике журнал и поискал нужную страницу.
Назнин старалась не думать о пуговицах. Но ни о чем другом она думать не могла. Почему он их взял? Почему положил в карман? Вся ее кожа натянулась на тысячи тончайших шелковых нитей, за каждую тянули, и каждая, натягиваясь, впрыскивала боль.
Карим рассказал о Египте, о притеснении, о тюремных заключениях, о трусящем перед американцами правительстве, и оба притворялись, что он не прочел это все только что в журнале. Назнин подумала о Шану с его книжками. Так много прочитал, а толку никакого.
— Как все грустно, — сказала она.
— Туми ашол котха койсо. Да. Господи. Как ты права.
С ним рядом она чувствовала, что сказала что-то весомое, провозгласила что-то новое.
Шану с его книгами. Сколько всего знает, а вид у него бестолковый.
Карим вытащил пуговицы и положил их обратно в коробку. Зазвонил телефон, он открыл его, посмотрел на номер и отключил звонок. Значит, звонил отец. Теперь телефон у Карима поменьше, потоньше, и Карим теперь не может отвечать на звонки отца. Золотая цепь на шее стала толще.
Назнин приступила к работе, но Карим все не мог успокоиться. Прошелся вокруг стола — хоть и не так свободно, как по сцене: слишком много преград на пути. Посмотрел в окно, но ничего интересного там не происходило. Внимание привлек сервант. Карим наклонился, открыл его. Вытащил глиняного льва и тигра, потом фарфоровую статуэтку девочки в танце. Потерял к ним интерес, поставил их обратно, забыв закрыть сервант. Секретер набит книгами. Карим взял пару книг и повертел в руке, словно, взвесив книгу, можно о ней что-то сказать. Пошел в дальний угол комнаты и стал возле тележки. Она завалена файлами. Там же и клавиатура от компьютера, которую Назнин убрала, чтобы освободить место на столе. Карим подтолкнул тележку ближе к стене. Вернулся к дивану, сбросил кроссовки и лег.
Пальцы ее дрожали, и работать она не могла. Карим потер шею. Закрыл глаза. Покачал вверх-вниз правой ногой. Если Шану ерзал, значит, он нервничал. Если Кариму не сидится на месте, значит, в нем бурлит энергия. На несколько секунд Назнин беспомощно растворилась в желании. Рот у нее приоткрылся, взгляд рассеялся.
— Когда я был маленьким ребенком…
Карим сел и положил ноги на кофейный столик. Он словно заявлял свои права в этой комнате и отмечал своим присутствием каждый предмет.
— Если ты хотел стать крутым, нужна была особенность, надо было быть немного светлее, немного темнее, отличаться. Даже когда все только началось, всякие бангра и тому подобное, на волне оказались пенджабы и пакистанцы. А не мы, понимаешь? Если ты хотел стать крутым, надо было перестать быть самим собой. Бенгальцем. Понимаешь?
— Да, — ответила Назнин. Но не поняла, о чем он. Ей хотелось быть востребованной.
— И смотреть мне было не на кого.
— Только на отца.
— Именно.
Он посмотрел ей прямо в глаза, и она не отвела взгляд. Как обидно, что глаза у нее так близко посажены.
— Именно, — повторил он, — сейчас все по-другому. Для молодых. А нам надо было стоять на своем.
В ванной, под сип холодной воды из страдающего недержанием крана, Назнин рассматривала волосы на ногах. Волосы тонкие, редкие, но все равно заметные. Она провела рукой по голени. На потолке сырость нарисовала маленький цветочек. Назнин представила, что штукатурка вдруг осыпается в ванную и покрывает ее белой пылью с головы до ног. Услышала шаги и спуск унитаза. Женщина наверху за ночь три-четыре раза встает в уборную. В этом уже нет ничего необычного.
