через двадцать минут.
Я не стал звонить Чезвику.
Я позвонил Ричи домой, но он уже ушел на работу. Там мне и удалось его застать.
— Ты много знаешь? — спросил он.
— Не больше вас, ребята.
— Врешь. Дело расследуется, и куда ни кинь — везде ты, Патрик. И что-то хреновое творится в палате штата. Ничего не могу понять.
В этот момент я натягивал рубашку и, услышав про палату, почувствовал, что моя правая рука онемела.
— Что именно? — выдавил я из себя.
— Законопроект об уличном терроризме.
— Ну и?..
— Сегодня его должны были поставить на голосование. На утреннем заседании. С тем чтобы все, кто собирается уезжать на Четвертое июля, смогли выехать пораньше и не стоять в пробках.
— Так в чем же дело?
— А в том, что никого нет. Зал заседаний пуст, в коридорах ни души. Ночью в бандитских разборках гибнут двенадцать человек. На утро назначено голосование — должен быть принят закон, призванный навести порядок. И вдруг оказывается, что никого это больше не интересует.
— Извини, мне надо идти, — сказал я.
— Что тебе известно? — завопил он так, что если бы я отправил телефон авиабандеролью в Род-Айленд, то все равно слышал бы его голос. — Что тебе известно?
— Ничего. Ну, я побежал.
— Смотри, Патрик. Как ты с нами, так и мы с тобой. Никаких поблажек тебе больше не будет.
— Люблю, когда ты меня ругаешь. — И я повесил трубку.
* * *
Я ждал Энджи у церкви. Вскоре она подкатила на этой коричневой штуковине, которую называет автомобилем. По выходным и праздникам он был в ее полном распоряжении, Филу он был ни к чему: запасшись накануне «Будвайзером», он раскидывался в кресле и смотрел телевизор, какую бы муру там ни показывали. Ну кому нужна машина, когда Гиллигану никак не удается покинуть остров? Энджи водила сама, меня к рулю не подпускала, утверждая, что водитель из меня хреновый, что доверять мне «Вобист» нельзя — мне ровным счетом все равно, что случится с машиной. Это не совсем так: мне не все равно, что случится с машиной, — мне хочется, чтобы с ней что-нибудь случилось, и у нас тогда появился бы шанс получить денежки от страхового агентства.
На дорогу от дома Энджи до Беркли-стрит ушло меньше десяти минут. Город был пуст. Те, кто решил провести праздники на Кейпе, выехали уже в четверг или в пятницу. Те же, кто собирался на эспланаду посмотреть назначенный на завтра концерт и полюбоваться фейерверком, еще сидели дома. Все взяли дополнительный выходной. По дороге к Управлению полиции нам посчастливилось увидеть редчайшее для Бостона зрелище — пустые автостоянки. Я все подкалывал Энджи, умоляя заехать и выехать хотя бы на одну из них — уж очень интересно узнать, какие чувства испытывает автолюбитель, совершая этот маневр.
Но на Беркли-стрит все обстояло иначе. Квартал, в котором находилось Управление полиции, был огорожен. Здоровяк регулировщик махнул нам жезлом, направляя в объезд. За ограждением виднелись фургоны с тарелками спутниковых антенн на крышах, толстенные, похожие на обожравшихся питонов, кабели, протянутые через улицу, белые фургоны телевидения, стоящие прямо на тротуаре, и черные «Краун-Виктории» полицейского начальства.
Мы обогнули квартал, выехали на Сент-Джеймс, без особого труда нашли место, где поставить машину, и пешком пошли к заднему входу в здание Управления. У дверей, заложив руки за спину, расставив ноги, как по команде «вольно!», стоял молодой чернокожий полицейский. Он окинул нас взглядом и сказал:
— Пресса проходит через главный вход.
— Мы не пресса. — И предъявили значки. — У нас встреча с детективом Эмронклином.
Полицейский понимающе кивнул:
— Поднимайтесь на пятый этаж и направо. Там его и найдете.
И действительно, Дэвина долго искать не пришлось. Он сидел на столе в конце длинного коридора. Рядом с ним расположился его помощник, Оскар Ли. Оскар — черный верзила, такой же противный, как и Дэвин. Говорит он меньше, а пьет столько же. Они работали вместе уже много лет и так притерлись друг к другу, что даже с женами своими развелись в один день. Оба не раз прикрывали друг друга, и проникнуть в глубину их отношений было не проще, чем проковырять пластмассовой ложкой дырку в бетонной стене. Они заметили нас одновременно и, пока мы шагали по коридору, уже не сводили с нас пристальных усталых глаз. Выглядели оба отвратительно — изможденные, злые, готовые, казалось, измордовать любого, кто станет запираться и выкручиваться. Рубашки у обоих были в пятнах крови. Друзья пили кофе.
Мы прошли в кабинет.
— Привет! — сказал я.
Они кивнули. Будь они больше похожи друг на друга внешне, их можно было бы принять за сиамских близнецов.
— Присаживайтесь, ребята, — пригласил Оскар.
Посередине кабинета стоял обшарпанный ломберный столик. На нем стояли телефон и магнитофон. Разместились: мы с Энджи — спиной к стене, Дэвин сел справа от меня, поближе к телефону, а Оскар — слева от Энджи, рядом с магнитофоном. Дэвин закурил, тогда как Оскар включил магнитофон. Из динамика раздался голос: «Протокол допроса. Копия. Запись сделана августа шестого числа одна тысяча девятьсот девяносто третьего года. Регистрационный номер пять-семь-пять-шесть-семь-девять-восемь. Следственный отдел. Дело передано из полицейского участка номер девять Управления полиции города Бостона. Беркли-стрит, дом номер сто пятьдесят четыре».
— Промотай немного, — распорядился Дэвин.
Оскар нажал кнопку перемотки, и секунд пятнадцать-двадцать в кабинете царила мертвая тишина. Затем из магнитофона раздался какой-то неясный шум и громкое лязганье металла — казалось, компания человек в десять сидит за обеденном столом и прежде, чем приступить к трапезе, точит ножи о вилки. Еще было слышно, как капает вода. Чей-то голос произнес: «Ну-ка еще разок».
Дэвин посмотрел на меня.
Голос походил на голос Сосии.
Другой голос: «Где?»
Сосия: «Да где хочешь. Сам соображай. Давай-ка под коленкой, там будет побольней».
На секунду голоса смолкли, было лишь слышно, как капает вода. Затем раздался вопль — дикий, громкий, долго не смолкавший, под конец перешедший в вой.
Сосия засмеялся: «Сейчас займусь твоим глазиком, так что лучше рассказывай».
«Ты понял, Энтон? С тобой здесь не шутки шутят».
Тяжелое, хриплое дыхание. Рыдание.
Сосия: «Вот этот глаз что-то сильно слезится. Удали-ка его».
Я замер.
Голос другого: «Что-что-что?»
Сосия: «Я вроде не заикаюсь. Удали его».
Что-то хлюпнуло, как будто ботинком ступили в жидкую грязь.
Раздался звенящий вопль — так вопят от нестерпимой боли и когда не могут поверить в чудовищность происходящего.
Сосия: «Вот он твой глазик, Энтон. Лежит на полу, прямо у твоих ног. Ну
