Принесли ящик, заодно угостили колумбийским кофе и оставили меня наедине с моими тайнами. Оружие мне было не нужно, пачки наличных — тоже, а вот паспорт я взял. Один из чистых паспортов на имя подданного Священной Римской Империи Германской нации Юлиуса Бааде. Паспорт обычный, не дипломатический, но чистый и с действующей, непроспроченной многократной визой в САСШ и Россию. Больше мне пока ничего и не надо.
Закрыв ящик, я отдал его банкирам.
Да… забыл сказать. Мои горе — преследователи меня на Банхофштрассе не дождались и в расстроенных чувствах уехали. Их проблемы — учили, наверное, что надо быть терпеливым. Могли бы и дождаться…
За пару часов экипаж Баварских моторных заводов домчал меня от Цюриха до Интерлейкена — небольшого, стоящего у подножья гор городка на римской границе. Дороги в Швейцарии опасные, но восемь цилиндров, триста лошадиных сил и полный привод — это доложу вам, вещь. Экипаж Баварских моторных заводов, только он может совершать обгоны на тридцатиградусном подъеме без малейшего напряжения сил, как машины, так и водителя, только решил — и ты уже впереди всех. Только водить надо уметь… пропасть близко.
Интерлейкен, как и большая часть приграничной Швейцарии зарабатывали на соседних странах. Границ… какие в Европе границы, господа, двадцать первый век уже, почти и не досматривают, в Швейцарию ехали отдохнуть, укрыть благополучно ухороненные от обложения доходы, выпить чашку горячего шоколада в маленьком ресторанчике на берегу озера. Швейцария вся — кукольная какая-то, ненастоящая, как в синематографе про гномов, эльфов или кого еще там. Горы, изумрудно-зеленая трава, покрывающая луга — даже на горных склонах она аккуратно и ровно косится на корм скоту, сытые и довольные пестрые коровы, маленькие деревушки, где половина домов каменные, а вторая половина — деревянная, и домам этим — редко какому меньше ста лет, и при том в них живут люди. Здесь уже давно не было ни войн, ни революций, ни вторжений, здесь знать не знают что такое теракты, здесь в таких вот деревушках каждый знает каждого и приветливо здоровается по утрам. Здесь пал от руки убийц некий Владимир Ильич Ульянов, который жил здесь, но заразу большевизма почему-то хотел нести в Россию, видимо понимал, что здесь его люди просто не поймут. Здесь во многих местах были русские дома, из России приезжали люди, лечились на водах, просто ходили по горам. Эту страну можно было пересечь по диагонали летом за несколько часов, если у тебя хорошая машина, и ты не боишься штрафов, Швейцария была маленькой, очень маленькой — но в ней дышалось намного свободнее, было такое ощущение, что ты не холодишь, а паришь. На Кавказе такого не было… видимо мы, имперцы, привыкли жить под давлением, под грузом обязательств и давлением долга, и приезжая сюда можно было на какое-то время отрешиться от всего этого и просто выпить чашку свежего парного молока в придорожной забегаловке.
Вот только рыб, привыкших жить на глубине, под давлением — доставать оттуда, наверх, к свету — нельзя. Погибнут.
Дома в Интерлейкене, где было небольшое казино и несколько отелей были смешными — ну точь в точь как деревянные русские избы, только в несколько раз больше и бывало что до трех этажей в высоту. В России так не было принято строить — тот, кто имел средства на трехэтажное строение, строил его из камня, из дерева строи бедняки. А тут видимо этого не было — большие "гастхаусы" обшитые самым прозаическим тесом, витрины на первом этаже, за витринами кафе или магазин. Узкие улочки, пешеходы, каменные здания, причем не одно не повторяется архитектурой. Идиллия!
И рад бы в рай, как говорится, но…
Конечно же, я не стал ждать генерала у русского дома, это было бы очень просто. Я купил темные очки, порцию мороженого, которое здесь делали вручную, вышел на набережную реки Лиммат, сел на скамейку и стал ждать. По моим прикидкам, генерал должен было уже появиться…
Генерал Кордава заставил меня ждать часа три, но все же появился — кепка, темные очки, массивная дубовая палка, недорогой, но опрятный костюм — ни дать ни взять законопослушный бюргер, который давно уже на пенсии, дети выросли — вот он и добирает то, что не сумел добрать в молодости и зрелости, наслаждается жизнью. В руке — свернутая газета.
Идя мимо, не обращая на меня внимания, он вдруг притормозил, осмотрелся — будто решая, можно ли здесь присесть, не продует ли.
— Здесь свободно, уважаемый?
С его стороны все нормально.
— Совершенно, герр…
— Штойбле. Франк Штойбле.
— Рад познакомиться. Юлиус Бааде.
Генерал Кордава совершенно не собирался заниматься Востоком, он был опытным германистом, учился в Петербурге, где была лучшая академическая германистская школа, начинал тоже здесь, в Кенигсберге. Потом жизнь бросила в восточное пекло…
Сидим, как настоящие шпионы, в самом деле.
— Как погода в Кенигсберге? — спросил я по-немецки
Генерал отложил газету. Улыбнулся
— Как угадали?
— Пруссака всегда узнаешь по выправке.
— Это верно. Увы, она не такая как в молодости.
— Не клевещите на себя.
— Бог с вами. Вот, приехал здоровье поправлять… на воды.
— Не порекомендуете?
— Отель Доринт Ресорт. На самом берегу.
— Там хорошо лечат?
— Изумительно… Как заново рождаешься. Чистят кровь, сосуды… все чистят.
Я кивнул.
— Премного благодарен.
— Не за что, герр Бааде. Был рад поговорить с хорошим человеком…
Следующий раз мы встретились уже в горах, отойдя от подъемника — отель Доринт Ресорт стоит на берегу озера и у подножья горы, гора покрыта лесом, так что если ты не хочешь, чтобы тебя видели — тебя и не увидят. Только там, на лесной полянке, откуда открывался изумительный вид на озеро, на пирамидальное здание Доринг Ресорт. Едва слышно стучали по стыкам колеса — тут рядом проходила высокогорная железная дорога.
— Работаете? — спросил я генерала, сразу переходя к делу, времени было не так то и много, как могло показаться
— Как же… Начальник отдела архивации…
Издевательство…
— А вместо вас?
— Ашруби.
Господи… и впрямь кто-то утратил разум. Это ж надо назначить на такое место перса — и это десяти лет не прошло после войны.
— Он считается лояльным.
— Там нет лояльных — мрачно сказал я — и еще лет двадцать не будет.
— Де Сантен…
— Де Сантен — жуир и пустозвон.
Генерал покачал головой, словно осуждая резкие и недвусмысленные слова.
— Я слышал, вы сильно поднялись там….
— Это что-то значит?
— Для кого-то ничего… Для кого-то — и значит…
Понятный намек — само общение со мной может быть превратно истолковано. Следить могут и со спутника. Двадцать первый век на дворе.
— Разве это что-то значит для дружбы? — обострил я
Генерал странно улыбнулся, мудрой и всепонимающей улыбкой. Он и в самом деле сильно изменился… мы все изменились. Никто и ничто — не будет прежним.
— Нужно уметь выбирать друзей — сказал он — но еще важнее уметь выбирать себе врагов.
— Я был другом, другом и остаюсь.
Для тех, кто не понял — только что я сказал, что не собираюсь участвовать ни в каких заговорах и пришел с чистыми в этом отношении помыслами. Разговор разведчиков — а теперь то, к моим считай сорока, могу себя таковым считать — без перевода бывает сложно понять.
— Это хорошо — когда есть друзья… — туманно ответил генерал.
Да что же это такое…
— Нестор Пантелеймонович, а вам не кажется, что нас тогда цинично развели? Кто-то провел операцию внедрения — конкретно через нас, через меня, через вас и через всех, кто там тогда был. Я не снимаю с себя вины — но ошибся тогда не только я, получается, что ошибались мы все. Мы думали, что мы выигрываем — а на самом деле — мы проигрывали. Цугцванг — каждый ход ухудшает положение на доске, что бы мы ни делали. Вам не кажется, что то, что происходит сейчас в стране — это и есть цугцванг?
— О чем вы?
— Вы знаете. О том самом.
Высочайшее повеление
Божией милостью мы, Николай Третий, Император и Самодержец Всероссийский, царь Польский, Великий князь Финляндский, Великий султан Анатолийский, Шахиншах Персидский и прочая и прочая и прочая
Сим повелеваем князю Воронцову Александру, вице-адмиралу Моего Российского Императорского Флота немедленно принять и до особого распоряжения исполнять обязанности Моего военного и гражданского наместника в Персидском крае. Повелеваем обязанности сии исполнять верно и нелицемерно, докладывая Мне немедля о всяком ущербе и противозаконии, творящемся в Персидском крае, кем бы они не творились, и учинять любые предприятия к вящему спокойствию и замирению, кои сочтет нужным учинить.
Всем военным и гражданским властям Персидского края повелеваю исполнять распоряжения Моего наместника, как если бы они были сделаны мною.
