«Что мне нужно прямо сейчас, так это не абстрактные поэтические фразы, — продолжал он, — но что-то более человечное, непосредственное. Мне необходима персональная вовлеченность: можете ли вы поделиться со мной, как это было с вами? Любили ли вы или же были одержимы, как и я? Как вы справились с этим? Как победили это? Как долго это продолжалось?»
«Я планировал обсудить с вами сегодня еще один вопрос, — сказал Ницше, откладывая гребень и снова не обращая ни малейшего внимания на вопросы Брейера. — У нас еще осталось время?»
Брейер разочарованно откинулся на спинку стула. Судя по всему, Ницше собирался и дальше не удостаивать его вопросы ответом. Он заставил себя сохранять спокойствие. Он посмотрел на часы и сказал, что может остаться минут на пятнадцать. «Я смогу приезжать сюда каждый день в десять часов минут на тридцать-сорок, но, разумеется, иногда неотложные дела будут заставлять меня уезжать раньше».
«Замечательно! Я хочу сказать вам кое-что важное. Я много раз слышал, как вы жалуетесь на то, что чувствуете себя несчастным. И правда, — Ницше открыл свой блокнот и нашел список названных Брейером проблем, — „общая неудовлетворенность жизнью“ идет первой в вашем списке. Еще сегодня вы упоминали Angst и кардиальное давление…»
«Пре кордиальное — в верхней сердечной области, cor».
«Да, благодарю вас, мы учимся друг у друга. Пре кордиальное давление, ночные страхи, бессонница, отчаяние — вы много об этом говорите и вы говорите о своем «прагматическом» желании избавиться от этого дискомфорта. Вы жалуетесь, что наш с вами разговор не дает вам того, что дал разговор с Максом».
«Да, и…»
«И вы хотите, чтобы я начал работать непосредственно с этим давлением, хотите, чтобы я облегчил ваши страдания».
«Именно так». — Брейер снова подался вперед на своем стуле. Он кивал головой, подгоняя Ницше.
«Два дня назад я отказывался от предложения стать вашим — как бы сказать? — консультантом и помочь вам справиться с отчаянием. Я не соглашался, когда вы утверждали, что я прекрасный специалист в этом, так как долгие годы я посвятил изучению этих вопросов.
Но теперь, подумав над этим, я понимаю, что вы правы: я действительно специалист. Я действительно могу научить вас многому: я посвятил свою жизнь изучению отчаяния. Я могу легко показать вам, сколько я отдал этому времени. Несколько месяцев назад моя сестра Элизабет показала мне письмо, которое я написал ей в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. Тогда мне был двадцать один год. Элизабет никогда не возвращает мне мои письма: она собирает буквально все и утверждает, что когда-нибудь она организует музей, в котором выставит все плоды моей деятельности, и будет брать деньги за вход. Зная Элизабет, я не сомневаюсь, что она сделает из меня чучело, поставит на тумбу и будет демонстрировать как главный экспонат. В том письме я писал о том, что люди делятся по основному признаку: одни желают мира в душе и счастья, они должны верить и обращаться к вере, а другие стремятся найти истину, и они должны отказаться от мира в душе и посвятить жизнь исследованию.
Это я знал в двадцать один год, полжизни назад. Пора и вам понять это: пусть это утверждение станет вашей стартовой площадкой. Вы должны сделать выбор между комфортом и истинным исследованием! Если вы выбираете науку, решаете освободиться от успокаивающих цепей сверхъестественного, если, как вы утверждаете, вы выбираете уклонение от веры и обращаетесь к безбожию, вы не можете одновременно требовать и мелочных удобств верующего! Убив бога, вы должны выйти из-под защиты стен храма».
Брейер сидел молча, наблюдая в окно, как молоденькая сиделка толкала по круговой дорожке инвалидную коляску, в которой с закрытыми глазами сидел пожилой мужчина. Он не мог не согласиться с доводами Ницше. Их нельзя было отбросить в сторону как легковесное философствование. Но, несмотря на это, он предпринял еще одну попытку.
«Вы пытаетесь представить все так, словно у меня действительно всегда был выбор. Мое решение не было таким уж обдуманным, глубоким. Я выбрал безбожие не активно, а скорее не будучи способным заставить себя поверить в религиозные сказки. Я выбрал науку только потому, что это был единственно возможный способ разобраться с секретами тела».
«Это значит только то, что вы сами скрываете от себя свою волю. Теперь вы должны научиться осознавать свою жизнь и обрести смелость сказать: „Да, это мой выбор!“ Дух человека создает принятые им решения!»
Брейер поерзал на стуле. Ницше говорил голосом проповедника, отчего Брейеру стало неуютно. Где он научился этому? Уж наверняка не у отца-священника, который умер, когда Ницше было пять лет. Передаются ли генетически навыки проповедника и соответствующие склонности?
Ницше продолжал свою проповедь: «Если вы выбираете стать одним из тех, кто получает удовольствие от развития и восхищается свободой безбожия, вам стоит приготовиться столкнуться с сильнейшей болью. Они связаны друг с другом, вы не можете переживать одно, не встречаясь с другим! Если вы не желаете испытывать столь сильную боль, вам придется последовать примеру стоиков и отказаться от высшего наслаждения».
«Профессор Ницше, я сомневаюсь в том, что человек должен принимать такого рода болезненный Weltanschauung[10]. Похоже на Шопенгауэра, но есть и не столь мрачные точки зрения на этот вопрос».
«Мрачные? Задайте себе вопрос, доктор Брейер, почему все великие философы столь мрачны? Спросите себя: „Кто спокоен, кто находится в безопасности, благоустроен и бесконечно бодр?“ Я подскажу вам ответ: только те, кто плохо видит, — народ и дети!»
«Вы утверждаете, профессор Ницше, что рост есть вознаграждение за боль…»
Ницше перебил его: «Нет, не только рост. Не забывайте про силу. Чтобы вырасти высоким и гордым, дерево нуждается в бурях. Креативность и открытия зарождаются в боли. Позвольте мне процитировать мою фразу, написанную несколько дней назад».
И снова Ницше надел очки с толстыми стеклами, пролистал свои записи и прочел: «Человек должен носить внутри себя хаос и неистовство, чтобы породить танцующую звезду».
Цитаты Ницше начинали раздражать Брейера. Эта поэтическая речь ставила ощутимую преграду между ними. Как следует взвесив ситуацию, Брейер пришел к выводу, что будет намного лучше, если ему удастся вернуть Ницше с небес на землю.
«И снова вы слишком ударяетесь в абстракцию. Не поймите меня неправильно, профессор Ницше, вы говорите красиво, сильно, но когда вы начинаете мне читать свои записи, я теряю ощущение личного общения с вами. Умом я вас понимаю: о да, боль действительно приносит плоды: рост, силу, креативность. Я понимаю это здесь, — Брейер показал на голову, — но досюда, — он показал на живот, — они не доходят. Если вы хотите помочь мне, вы должны добраться до того места, где гнездятся мои переживания. Вот здесь, в кишках, я не ощущаю никакого роста, я не рождаю танцующие звезды! Там только неистовство и хаос!»
Ницше расплылся в широкой улыбке и ответил, потрясая пальцем в воздухе: «Именно! Наконец вы сами сказали это! Точная формулировка проблемы! А почему нет роста? Более полезных мыслей? Вот на что был нацелен вопрос, который я задал вам вчера перед самым вашим уходом: о чем бы вы думали, если бы не уделяли все свое время этим чужеродным мыслям? Прошу вас, откиньтесь назад, закройте глаза и попробуйте вместе со мной провести умственный эксперимент.
Давайте заберемся куда-нибудь высоко, может, на вершину горы, и посмотрим вокруг вместе. Там, далеко, мы видим человека, и человек этот не только умен, но и чувствителен. Понаблюдаем за ним. Вероятно, когда-то он заглянул слишком глубоко в ужас своего существования. Может, он слишком много увидел! Может, ему довелось столкнуться с прожорливыми челюстями времени, или с собственным ничтожеством — он всего лишь песчинка, — или с быстротечностью и непредсказуемостью. Его страх был острым, ужасным, но однажды он вдруг узнал, что страсть ослабляет страх. И он впустил страсть в свой разум, и страсть, беспощадный противник, вскоре завладела всеми остальными его мыслями. Но страсть не умеет думать, она жаждет, вспоминает. Итак, человек начал перебирать похотливые воспоминания о Берте, калеке. Он перестал смотреть вокруг, все свое время он тратил на свои сокровища: воспоминания о том, как двигались пальцы Берты, ее губы, как она раздевалась, как разговаривала, заикаясь, как ходила, прихрамывая.
И вскоре все его существование было поглощено этими мелочами. На широких бульварах его сознания, созданных для парада благородных идей, скопился мусор. Сначала он еще помнил о том, что когда-то в его голове бродили великие мысли, но со временем это воспоминание поблекло и вскоре совсем исчезло. Исчезли и его страхи. Осталась только растущая тревога, словно он упустил что-то. Сбитый с толку, он начал разгребать завалы мусора в поисках причины тревоги. И вот что мы видим сегодня: он копается в отбросах, словно в них скрывается ответ. Он даже предлагает мне составить ему компанию!»
