Серена читала дальше и видела перед собой простодушную девочку, ослепленную богатством, потрясенную тем, что она внезапно стала героиней какого-то фантастического сновидения, опьяненную собственным сокрушительным успехом. Но ни одно слово не указывало на то, что у девочки появилась привязанность к маркизу.
Серена не могла дочитать до конца все листки, настолько ясно говорили они о том, что любовь здесь отсутствовала напрочь, по крайней мере у одного из участников этой сделки. Как могла миссис Флур увидеть в письме что-то еще, помимо обычного возбуждения ребенка, польщенного вниманием к себе? И что Серена могла сказать об этом обескураживающем послании?
— Ну как? — поинтересовалась старая леди. — Что вы думаете об этом, милочка?
Девушка вернула ей сложенные листки:
— Она слегка увлечена происходящим, что совсем неудивительно. Возможно…
— Это точно! — захихикала миссис Флур. — Еще бы, она так счастлива, так довольна! Маркиз просто ослепил ее, а? Малышка только и твердит о Ротерхэме, будто помимо него в Лондоне нет ни единой души. Видимо, так оно ей и кажется! Не припомню, когда сама я была в таком же восторге, а какая это для меня радость, вы и не поверите! — Она полезла в ридикюль за носовым платком и вытерла глаза. — Почитайте, как она пишет о том, чтобы я навестила ее в этом прекрасном доме. Ах ты, золотое сердечко! Я ведь не поеду, но все равно приятно знать, что она хочет, чтобы я забыла обо всех обидах.
Серена сказала, что все это прекрасно, и оставила миссис Флур наедине с ее блаженными мечтаниями о чужом богатстве. Дома она не стала рассказывать Фанни о письме и попыталась выбросить его из головы, но мысленно снова и снова возвращалась к этим листкам, размышляя об их содержании. Она предчувствовала, что ничто, кроме разочарования, не ждет столь несовместимую пару, и с изумлением, смешанным почти что с отвращением, спрашивала себя: как мог Ротерхэм быть настолько близоруким, чтобы не разглядеть за очаровательной мордашкой пустенькую глупышку?
Прошла неделя, и она получила ответ на свое письмо к маркизу. Лондонская почта прибывала в Бат каждое утро между десятью и двенадцатью часами, и письмо было принесено из почтового отделения за полчаса до того, как Серена отправилась на пикник под присмотром знакомой молодой дамы. Фанни сочла неприличным для себя быть участницей веселой компании, поэтому отказалась ехать и даже робко попыталась отговорить от поездки падчерицу. Но та, похоже, быстро восстановила свою жизнерадостность и проявляла теперь склонность к развлечениям. Можно было даже сказать, что ею овладело какое-то неистовое веселье, граничившее с бесшабашностью. Фанни последнее время постоянно жила в страхе, что Серена вдруг снова решит ездить на балы, и попыталась внушить майору Киркби, что ему необходимо удержать девушку от неразумного решения. В ответ Гектор беспомощно развел руками:
— Что я могу сделать?
— Она должна прислушиваться к тому, что вы говорите.
Он лишь покачал головой.
— Вы не правы, мистер Киркби. Если бы вы запретили ей…
— Запретил? Я? Да вы знаете, какое негодование это вызовет! Нет, леди Спенборо, я не осмелюсь.
— Вам она не сможет возражать.
Но он покраснел и сбивчиво забормотал:
— Я не имею права… Вот когда мы поженимся… Я никогда не смогу помешать ее развлечениям. И потом, — добавил он жалобно, — если она это делает, значит, это правильно.
Фанни поняла, что Гектор просто боится разгневать Серену, а так как она испытывала к майору глубокую симпатию, то не стала больше настаивать. Она надеялась только на то, что падчерица сама воздержится от посещения публичных балов, и попросила ее вести себя благоразумно. Под присмотром миссис Осборн Серена, которая в этот момент водружала на свои рыжие вьющиеся волосы очаровательную соломенную шляпку, украшенную белыми розами, бросила на Фанни озорной взгляд и ответила кротко:
— Слушаюсь, мамочка.
Серена в сопровождении майора отправилась на пикник, а Фанни, проглядев свежую почту, обнаружила в ней письмо с именем Ротерхэма на конверте и принялась терпеливо ждать, когда Серена вернется в Лаура-Плейс. Та вернулась к обеду и вместо того, чтобы тут же прочитать письмо, отложила его в сторону.
— Фанни, я заставила тебя ждать? — спросила она. — Прости меня! Прикажи подавать на стол немедленно. Я вернусь через пять минут.
— Нет, сначала прочитай письма. Я заметила на одном из них — кстати, оплаченном, — имя Ротерхэма. Тебе ведь наверняка не терпится узнать, как он воспринял новость о твоей помолвке?
— Меня больше волнует то, что я заставила тебя ждать. Думаю, не имеет никакого значения, понравилась ли эта новость Айво или нет. У него нет оснований не дать мне согласия. А после обеда я прочитаю, что он там понаписал.
Услышав это, вдова чуть не поколотила ее. Но когда девушка наконец сорвала печать с конверта и достала один-единственный листочек бумаги, Фанни ждало разочарование. Она, затаив дыхание, следила, как Серена водит глазами по строчкам, и нетерпеливо спрашивала:
— Ну что? Что он пишет? Он не запретил тебе выходить замуж?
— Как он может мне запретить? Он никак не прокомментировал эту новость, просто написал, что на следующей неделе будет в Клейкроссе и в четверг заедет в Бат на один день, чтобы обсудить со мной окончательный текст завещания. Мы пригласим его и Гектора на ужин.
— И это все, что он написал? — удивилась Фанни.
— Ты же знаешь его стиль. Это типичный пример того, как он пишет письма. Конечно, Айво благодарит меня за поздравление и считает, что ему следует лично познакомиться с майором Киркби, прежде чем он даст официальное согласие на мой брак.
— Ну, по крайней мере, он не выразил несогласия! — облегченно вздохнула Фанни.
Но когда в следующий четверг Ротерхэм вошел в их гостиную, от этой ее убежденности не осталось и следа. Чувствовалось, что маркиз находится не в лучшем расположении духа. Он сардонически улыбался, а густые черные брови были мрачно сдвинуты. В соответствии с этикетом Ротерхэм был одет в вечерний пиджак и бриджи, но, как всегда, в его облике сквозила некоторая небрежность, словно фасон его жилета или узел галстука не имели для маркиза никакого значения. Он сумрачно поздоровался с Фанни и повернулся к Серене.
Та отметила его приезд тем, что впервые надела платье, сшитое лучшей модисткой Бата. Это было удивительное произведение портновского искусства — платье из белого атласа с низким лифом и длинным шлейфом украшали черные узорчатые кружева. В тон платью Серены были бриллиантовые серьги и жемчужное ожерелье из трех ниток, которое отец подарил ей на совершеннолетие. Она выглядела великолепно, однако от Ротерхэма услышала нелестное замечание.
