— Прошу вас не передавать ему ничего, — твердо произнесла Лидия, — решительно ничего. Единственное, в чем я могу вас уверить, — это в том, что вы смягчили мое мнение о некоторых его поступках. Но что касается предположения выйти замуж за мистера Байрона, это самая невероятная вещь на свете. Оставив в стороне вопрос о личной склонности, достаточно одной нелепости подобного брака, чтобы испугать женщину.
Миссис Скин недостаточно ясно понимала это. Но и то, что она поняла, было вполне достаточным. Она встала, уныло покачивая головой, и сказала:
— Я вижу в чем дело, сударыня. Вы не считаете его ровней себе. Этот брак не понравится вашим родным.
— Нет никакого сомнения, что мои родные были бы страшно возмущены подобным браком, и я обязана принимать это в расчет.
— Мы больше не будем беспокоить вас, — медленно произнесла миссис Скин. — Через месяц или два уже никого из нас не будет в Лондоне.
— Для меня это совершенно безразлично, но мне будет жаль потерять возможность время от времени беседовать с вами.
Эти слова не были правдивыми, но Лидии уже стало казаться, что она находит особое удовольствие во лжи.
Но миссис Скин нельзя было утешить комплиментами. Она покачала головой.
— С вашей стороны очень милостиво, мисс, что вы говорите мне любезности, — сказала она. — Но, если бы я могла передать хоть одно доброе слово от вас моему мальчику, я бы согласилась выслушать от вас все, что угодно.
Прежде чем ответить ей, Лидия задумалась. Наконец она произнесла:
— Мне жаль, что я так сурово обошлась с ним. Действительно, я вижу теперь, что ему трудно было поступать иначе. Кроме того, я не приняла во внимание денежную сторону его профессии. Короче говоря, я не привыкла к кулачному бою, и то, что я видела, поразило меня до такой степени, что я потеряла в тот момент способность логически рассуждать. Но, — продолжала Лидия, предостерегающе поднимая палец, чтобы заглушить появившуюся было у миссис Скин надежду, — если вы передадите ему наш разговор, прошу вас дать ему понять, что мои слова вызваны чувством справедливости, а вовсе не моей благосклонностью к нему.
— Ему достаточно будет, мисс, одного слова утешения от вас. Я ему только скажу, что была у вас и что своими словами вы вовсе не хотели…
— Миссис Скин, — произнесла Лидия, мягко прерывая ее, — самое лучшее пока не говорить ему об этом ничего. Но, если он ничего не услышит обо мне в течение двух недель, вы можете сказать ему все, что вам будет угодно. Вы можете подождать до тех пор?
— Конечно. Как вам будет угодно, мисс. Только вот завтра будет бенефис Меллиша, и он…
— Какое отношение имеет ко мне Меллиш или его бенефис?
Смущенная миссис Скин прошептала, что ей хотелось бы, чтобы мальчик восстановил свою репутацию.
— Если он думает, что может доставить удовольствие Меллишу, поколотив кого-либо, что ему мешает сделать это? Только помните: вы не должны упоминать обо мне ни единым словом в течение двух недель. Вы согласны?
— Как вам будет угодно, мисс, — разочарованно повторила миссис Скин.
Лидия не выказывала больше охоты разговаривать, поэтому миссис Скин начала прощаться и выразила надежду, что в конце концов, все обойдется, все останутся довольны. По настоянию Лидии она перекусила, после чего коляска, запряженная парой пони, отвезла ее на железнодорожную станцию. Прежде чем расстаться, Лидия внезапно спросила:
— Имеет ли мистер Байрон привычку о чем-либо думать?
— Думать? — воскликнула миссис Скин. — Нет, никогда. На свете едва ли можно найти более веселого человека, чем он, мисс.
По дороге в Лондон миссис Скин все время обсуждала наедине с собой, вполне ли прилично для молодой леди жить в великолепном замке, не имея возле себя пожилой женщины, и так приветливо, как с равными, разговаривать с людьми ниже ее по положению. Возвратясь домой, она ни слова не сказала о своей поездке Скину, который совсем не умел держать секретов, за исключением тех случаев, когда вопрос касался места проведения очередного поединка. Она долго шепталась со своей дочерью, мучая ее подробным описанием роскоши замка и утешая тем, что мисс Кэру — хрупкое, слабое создание с рыжими волосами и без всякой представительности. (Волосы Фанни были черны, как смоль, руки у нее были необыкновенно сильные, и она была одной из самых лучших учениц Кэшеля.)
— Как бы то ни было, Фэн, — сказала миссис Скин в два часа ночи, вставая со своего места и взяв подсвечник в руки, — если это все и уладится, Кэшель никогда не будет хозяином в том доме.
— Для меня это совершенно ясно, — ответила Фанни. — Но если он считает, что наш круг — круг почтенных профессиональных боксеров для него недостаточно хорош, то пусть благодарит самого себя: эти пустоголовые щеголи будут смотреть на него сверху вниз.
Тем временем Лидия, возвратясь в замок после долгой прогулки в экипаже, попыталась преодолеть назревающее чувство тревоги, занявшись обработкой биографии своего отца. Ей нужен был отрывок, который указывал бы на его литературный вкус и для этого она просматривала его любимые книги, отыскивая отчеркнутые отцом места. Теперь она возобновила поиски и, взобравшись на библиотечную лестницу, начала перебирать один том за другим, просматривая их содержание. За работой время бежало так же незаметно, как незаметно удлиняются тени. Последняя книга, которая подверглась просмотру, заключала в себе поэмы. В ней не было никаких пометок, но она сама открылась на странице, на которой, очевидно, ее часто открывали. Строчки, которые увидела Лидия, были следующие:
Чего бы я не дал, чтобы в груди моейПочувствовать могучее гореньеЖивого сердца, полного страстей,Взамен бессильного холодного биеньяТого кусочка льда, чье злое назначенье —Быть всех сердец ничтожней и пустей.
Лидия поспешно сошла с лестницы, добралась до кресла; она читала и перечитывала эти строчки. Догорающая свеча привлекла наконец ее внимание. Она положила книгу на полку и, направляясь к письменному столу, произнесла:
— Сомнения, которые овладевали моим отцом, овладеют и мной, если я не найду работу для моего сердца. Если моим будущим детям суждено избежать этого проклятия, то они получат освобождение от своего отца, — от человека непосредственных побуждений, от человека, который никогда не думает, а не от меня, не от женщины, которая не может не думать и живет только размышлениями. Да будет так.
14
Несколько дней спустя, когда Кэшель сидел за чаем в столовой семейства Скинов, ему подали письмо. Когда он взглянул на почерк, густая краска залила его лицо.
— От кого это письмо? — воскликнула мисс Скин, сидевшая с ним рядом. — Дайте мне прочесть.
— Убирайся к черту! — ответил Кэшель, поспешно отстраняя ее, когда она хотела схватить конверт.
— Не надоедай ему, Фэн, — мягко произнесла миссис Скин.
— Не буду, не буду, мой милый, — сказала мисс Скин, нежно кладя свою руку ему на плечо. — Дай мне только взглянуть на подпись, — я хочу знать, от кого оно. Дай же, мой дорогой.
— Это не твое дело, — возразил Кэшель. — Убирайся! Если ты не оставишь меня в покое, то в следующий раз, когда ты придешь ко мне на урок, я задам тебе хорошую встряску.
— Воображаю, — презрительно ответила Фанни. — Кто же из нас двоих получил сегодня хорошую встряску, хотелось бы мне знать?
— Дай-ка ему хорошенько, — хрипло рассмеявшись, произнес Скин.
Кэшель отодвинулся подальше от Фанни и стал читать письмо, которое заключало в себе следующие строки:
«Риджент Парк.
Дорогой мистер Кэшель Байрон!
Мне хотелось бы, чтобы Вы увиделись с одной из моих хороших знакомых. Она будет здесь завтра в три часа дня. Я была бы Вам очень обязана, если бы Вы зашли ко мне в это время.
Уважающая Вас Лидия-Кэру».
Наступила долгая пауза, во время которой в комнате не было слышно ни одного звука, за исключением тиканья часов и чавканья экс-чемпиона, разгрызавшего скорлупу раков.
— Надеюсь, Кэшель, все обстоит благополучно, — произнесла наконец миссис Скин дрожащим голосом.
— Черт меня побери, если я хоть что-нибудь понимаю, — ответил Кэшель. Может быть вы здесь что-нибудь разберете?
С этими словами он передал письмо своей приемной матери. Скин перестал жевать, чтобы проследить за тем, как будет его жена читать письмо; это казалось ему одним из самых чудесных подвигов.
— Я думаю, что леди, о которой она упоминает, — это она сама, — сказала миссис Скин после некоторого размышления.
— Нет, — произнес Кэшель, отрицательно покачав головой. — Она всегда говорит то, что думает.
— Но, может быть, — заметил Скин, — она не умеет написать того, что она думает. Тем и плохо писанье: никто никогда не умеет точно высказать того, что думает. Я еще ни разу не подписал условия, чтобы при этом не произошло каких-либо недоразумений; а ведь условия — это еще самые лучшие из всех текстов, какие только существуют на свете.
