Ему очень надо побыть одному. Он не мог втягивать в это Шарлотту. Что, если он ошибается?
Когда он вышел из лифта, коридор будто ожил — Джованни почувствовал себя Ионой в чреве кита. Быстрым шагом он добрался до двери лаборатории и открыл ее «Магниткой». Оглянувшись и убедившись, что коридор пуст, Берсеи нырнул в помещение и направился прямо к рабочей установке.
Гвозди и монеты оставались там же, на подносе. Рядом с ними лежала последняя загадка оссуария — цилиндр со свитком. Было в этом цилиндре нечто особенное, что не давало покоя ученому. Если его предчувствия верны, другой возможности прочесть пергамент у него не будет. И что-то подсказывало ему: ключевую разгадку происхождения реликвии он найдет в тексте.
Тщательное исследование оссуария и останков зародили в душе Джованни небольшие сомнения в том, что происхождение ковчега — Израиль. Хотя камень и состав поверхностного налета были характерны для этого региона. Он бросил взгляд на скелет, разложенный на столе, — кости тоже подтверждали место происхождения останков. В первом веке казни распятием широко применялись в Иудее. В который раз внимательно осматривая оссуарий, Джованни провел пальцами по барельефу с раннехристианским символом Иисуса — вот что обрушило последнюю стену его сомнений.
Все эти убийственные факты указывали прямо на Ватикан. Берсеи сам себя наказал, сразу не разглядев связь. Но это казалось настолько нереальным…
Ученый взял с подноса цилиндр и снял колпачок. Затем вытряхнул свиток. Когда он бережно разворачивал телячью кожу, сердце его бешено колотилось. Окинув быстрым взглядом помещение, Джованни готов был поклясться, что чувствует на себе чей-то взгляд.
Наболевшие вопросы не оставляли его. Как могло такое глобальное открытие столько лет оставаться в тайне? Если кости действительно принадлежат Иисусу — или даже одному из его современников, — почему об этом не сохранилось ни одного исторического свидетельства или документа? И вне зависимости от того, кем был этот человек, как получилось, что Ватикан раскрыл эту тайну только теперь, две тысячи лет спустя?
Ладно, сейчас — к неотложным делам.
Берсеи осторожно разглаживал свиток, испытывая бурю противоречивых чувств. Он не сомневался, что древний документ подарит последнюю разгадку, а возможно, и подтвердит, либо отвергнет, идентификацию мертвеца.
По внешнему виду ученый с первого взгляда определил, что свиток сохранился просто идеально. О чем в нем говорится? Вариантов — бесчисленное множество. Последняя воля и завещание усопшего? Последняя молитва, скрытая от тех, кто хоронил тело? А может, приговор, по которому этого человека распяли.
Когда он разворачивал свиток, пальцы дрожали.
Текст был аккуратно написан чем-то вроде чернил. Приглядевшись внимательно, Берсеи увидел, что языком письма был койне[58] — диалект, который иногда трактуется как «греческий Нового Завета» и неофициальный лингва-франка[59] Римской империи вплоть до четвертого столетия.
Напрашивался первый вывод о том, что автор был хорошо образован и, возможно, он римлянин.
Под текстом размещался подробный рисунок, показавшийся ученому до странности знакомым.
Пока Берсеи читал древнее послание — открытое и лаконичное, — невероятное внутреннее напряжение понемногу спадало, и несколько мгновений он даже спокойно посидел в тишине.
Антрополог вновь сосредоточился на рисунке, ему определенно казалось, будто он уже видел его. Думай, думай!
Вспомнил! Лицо его тут же побледнело. Ну конечно!
Он точно видел раньше и рисунок, и место, которое на нем изображено, — это же всего в нескольких километрах отсюда, на окраине Рима, глубоко под землей. В то же мгновение Джованни понял, что должен немедленно отправиться туда, поскольку здесь он сделал все возможное.
Протиснувшись к стоявшему в углу ксероксу, он положил свиток на стекло, закрыл крышку и сделал копию. Затем убрал свиток в цилиндр и вернул его на место, рядом с останками. Копию сложил и спрятал в карман.
Теперь, когда он сосредоточился на сборе улик для обвинения Ватикана, Берсеи вновь охватила паранойя по поводу собственной безопасности. Но ему необходима была информация, которую можно предоставить карабинерам для расследования.
Действуя как будто в лихорадке, Берсеи с ноутбука подключился к главному компьютерному терминалу и стал копировать файлы на свой жесткий диск: полное описание скелета, фотографии оссуария и всего найденного в нем, результаты радиоуглеродного анализа — все, что там было.
Он вновь глянул на часы — 7.46. Время таяло.
Когда закончилось копирование последнего файла, Берсеи сложил ноутбук и убрал его в сумку. Выносить отсюда еще что-то было бы слишком подозрительно.
— Привет, Джованни! — окликнул его знакомый голос.
Берсеи повернулся. Шарлотта. Он даже не слышал, как она вошла.
Проходя мимо, Шарлотта заметила, что Джованни явно не в себе.
— У вас все хорошо?
Он не знал, что ответить, потом пробормотал:
— Вы сегодня рано…
— Просто не спалось. Куда-то собрались?
«Он ужасно нервничает», — подумала она.
— Надо кое с кем встретиться.
— Вот как… — Шарлотта бросила взгляд на часы. — А к собранию вернетесь?
— Даже не знаю… — Берсеи поднялся и перебросил ремень сумки через плечо. — Тут возникла одна проблема.
— Более серьезная, чем наша презентация? — Он упорно прятал глаза. — Что случилось, Джованни? Скажите же!
Цепким взглядом Берсеи обвел стены — словно услышал голоса.
— Не здесь, — наконец проговорил он. — Давайте выйдем, я все объясню.
Антрополог открыл дверь в коридор и высунул голову. Никого. Он сделал Шарлотте знак рукой — следуйте за ним.
Они тихонько вышли из лаборатории, осторожно прикрыв за собой дверь.
* * *
Сальваторе Конти неподвижно сидел на своем наблюдательном посту, пока шаги не затихли в коридоре. Затем схватил с консоли телефон.
Сантелли ответил после второго гудка, и Конти по его вялому голосу догадался, что разбудил старика.
— У нас тут проблема.
Кардинал ждал этого. Прочистив горло, он спросил:
— Они поняли?
— Только Берсеи. И в этот момент он топает на выход с копиями всех материалов — к карабинерам собрался.
— Крайне прискорбно. — Небольшая пауза, за ней вздох. — Впрочем, вы знаете, что надлежит сделать.
48
Берсеи не проронил ни слова, пока они благополучно не оказались за пределами музея. Он направился прямиком к припаркованной «веспе», и Шарлотта едва успевала за ним.
— Похоже, Ватикан втянули в дурную историю, — понизив голос, сказал он ей. — С этим оссуарием что-то нечисто.
— О чем вы?
— Слишком много надо объяснять, а времени нет, и потом, я даже не уверен, не ошибся ли я во всем этом. — Уложив сумку с ноутбуком в багажник мотороллера, Берсеи надел шлем.
— В чем этом? — Он начинал пугать Шарлотту.
— Знаете, для вас лучше, если я не буду вам ничего говорить. Только доверьтесь мне. Здесь вам ничего не угрожает, не волнуйтесь.
— Джованни, прошу вас…
Оседлав «веспу», он вставил ключ зажигания и завел двигатель. Она крепко ухватила его за руку.
— Так. Вы никуда не поедете, — громко объявила Шарлотта, — пока не объясните мне, о чем речь.
Тяжело вздохнув, Берсеи поднял на нее измученный взгляд:
— Я считаю, что оссуарий был украден. Не исключено, что это имеет отношение к похищению в Иерусалиме, в результате которого погибло много народу. И мне необходимо поговорить об этом с одним человеком.
Несколько мгновений она молчала.
— Вы уверены? Мне это кажется просто немыслимым.
— Да не уверен я… Потому-то и стараюсь оградить вас от этого. И помню, что мы подписали договор о неразглашении. Если ошибаюсь, то пострадаю я один, и вас в это впутывать не хочу.
— Я могу чем-то помочь?
Берсеи показалось, что за тонированным стеклом двери музея промелькнуло лицо, и он вздрогнул.
— Можете. Держитесь так, будто нашего разговора не было. Наверное, я просто ошибся и все обойдется. — Он перевел глаза на ее руку. — Пожалуйста, отпустите меня.
— Будьте осторожны. — Шарлотта разжала пальцы.
— Буду.
Она провожала Джованни взглядом до тех пор, пока он не повернул за угол здания.
* * *
Когда створки дверей лифта разъехались в стороны, Шарлотта нерешительно помедлила, прежде чем выйти в коридор подвала. Скрестив на груди руки, она двинулась вперед, ежась от внезапно охватившего ее озноба.
Ну разумеется, Ватикан не имеет никакого отношения к похищению, пыталась успокоить она себя. И тут же возражала: а что может быть общего у церковников с этим головорезом Сальваторе Конти? Вот уж кто явно склонен к насилию — это просто в глаза бросается. Ну а если Джованни прав? Что тогда?
