Нильс Бьёрвиг (Nils Bjervig), изучавший русский язык в Копенгагенском университете, после чего он год стажировался в России и два года в Корнеллском университете (США). Работал редактором и переводчиком, а с 1983 года занялся собственным издательским делом.
Эта группа в январе представила в редакции датских газет собранные ими материалы об Азадовском, и несколько редакторов согласились их напечатать. Источником этих публикаций послужили материалы об Азадовском, подготовленные в Ленинграде его друзьями. Получив на Западе широкое распространение через русскую эмиграцию, они были использованы северянами. В различных вариантах эта скандинавская четверка несколько раз публиковала свое заявление: 20 января – в копенгагенской «Kristeligt Dagblad» под названием «Советский ученый стал жертвой кампании»; 21 января – в «Vestkysten» (Эсбьерг) под заголовком «Политический арест»; а 23 января еще один вариант того же текста («Арест советского ученого») был напечатан в ольборгской газете «Aalborg Stiftstidende». Эта же позиция была 27 января отражена в статье Йенса Томсена (Thomsen) в известной датской газете – копенгагенской «Berlingske Tidende» («Друг датских ученых арестован в Ленинграде»).
Они же вовлекли в свою деятельность корреспондента ведущей датской газеты «Politiken» и Радио Дании Кая Спангенберга (Spangenberg), одного из бесстрашных датских журналистов: арестовывался в ГДР в 1962 году, в Польше в 1970-м, в Аргентине в 1974-м; был в 1968 году в Праге и в прочих горячих точках, оставаясь корреспондентом этой газеты с 1969 вплоть до 1999 года. Его политическая активность очень способствовала защите Азадовского. В 1981 году Спангенберг напечатал несколько текстов по делу Азадовского, начиная со статьи, появившейся 22 января в ведущей датской газете «Politiken», – «Суровое наказание для советских диссидентов».
Эти статьи были приложены к письму Славинскому в Лондон, и Ефим Михайлович, впечатленный, по-видимому, бурной деятельностью северян, ответил им следующим посланием:
6 февраля
Дорогой Петер,
спасибо за письмо. Оно шло очень долго, потому что вы неправильно указали имя и адрес. Меня зовут не Лев, а Ефим, и Русская служба Бибиси, где я работаю, расположена не на Портланд-плейс, а в другом месте. Но письмо все-таки дошло, и я рад, что у Кости столько друзей. Кроме вас, судьбой Кости озабочены: Сильвана Де Видович в Италии, Владимир Марамзин в Париже и Иосиф Бродский в Нью Йорке. Их адреса и телефоны см. ниже. Что можно для Кости сделать – об этом я спрашиваю себя ежедневно и безрезультатно. Как ни странно, за пять лет, что я в Англии, у меня не появилось никаких полезных в этом смысле знакомств, – например, среди журналистов. В одной из наших радиопрограмм на русском языке мы упомянули о Косте, всего пять строчек (то, что было в газете Ле Монд), и это все. В английских газетах не было ничего. Как только появится, мы сразу передадим.
О себе. Меня судили в сентября 69-го года, в народном суде Смольнинского района г. Ленинграда, за курение марихуаны и гашиша. При обыске было найдено около грамма гашиша. Надо сказать, что я действительно подкуривал, один и с друзьями (но Костя не курил никогда). Среди друзей были и иностранцы, за одним из них КГБ вело наблюдение, и поэтому они обратили внимание и на меня. На суде Костя категорически отказался давать какие-либо показания против меня. Судья была очень недовольна этим, и помимо приговора мне, суд вынес определение, в котором говорилось, что Азадовский вел себя на суде враждебно, отказался давать показания, выгораживал преступника (то есть, меня) и тем самым затруднял работу суда. Это определение, конечно, попало к начальству Кости (к сожалению, не могу вспомнить, где он тогда работал, – во всяком случае, преподавал в Ленинграде), после чего он был уволен и вынужден был уехать в Петрозаводск. Впрочем, он уже бывал в Петрозаводске и до этого, кажется. В 72-м году я вернулся в Ленинград, и мы с ним несколько раз виделись. Помню, что к тому времени у Кости уже все было в порядке с карьерой. После того, как я эмигрировал, мы не переписывались (чтобы не портить ему карьеру), и до меня доходили лишь отрывочные сведения о его успехе – говорили, что он скоро защитит докторскую диссертацию, что он преподает, много пишет, переводит, и так далее. Известие о его аресте было для меня совершенно неожиданным. Костя не диссидент, он никогда не делал никаких гражданских выступлений. Он по натуре культуртрегер, и эмигрировать он не хотел именно потому, что считал своим долгом распространить культуру там, где она нужнее всего, то есть в России.
Мой арест упоминается в диссидентских «Хрониках текущих событий»…
Как только узнаете что-нибудь новое – сразу напишите мне.
Ваш Е.С.
Когда Йенсен обращал внимание Славинского на газету «Expressen» – одну из главных газет Швеции, он уже знал о готовящемся там большом материале, автором которого был Магнус Юнггрен (Ljunggren), близко знакомый с Азадовским. Магнус был выпускником Стокгольмского университета, где и преподавал на кафедре славистики с 1963 по 1976 год; увлекшись изучением русского символизма, он достиг в этой области больших высот. В 1977–1978 годах он приехал в качестве иностранного стажера, как это тогда называлось, в Ленинградский университет, после чего вернулся в Стокгольм. В 1982 году М. Юнггрен защитит диссертацию и в 1983 году поедет в качестве стажера в Московский университет и сможет встретиться с героем своей статьи при визите в Ленинград. Его работы о русских символистах – Андрее Белом, Эмилии Метнере, Эллисе – создали ему научное имя, и ныне он по праву считается одним из главных европейских специалистов по истории русского модернизма.
Именно он взялся написать большую статью о своем русском друге, тем более что всегда был горячим сторонником правозащитного движения. 11 февраля на четвертой полосе стокгольмской «Expressen» появилась его статья о деле Азадовского под хлестким названием «Как исчезают слова, лица, люди в застенках» (вероятно, «застенки» в данном случае – наиболее подходящий по смыслу перевод слов maktens gömmor). В своей статье шведский филолог подробно описал и интересы Азадовского, и произошедшее в 1949 году с его отцом, и запрещение публикации писем Клюева к Блоку… Заканчивал он словами о том, насколько же трагично родина обошлась с человеком, который главной целью своей жизни поставил изучение ее литературы и культуры.
Кроме Юнггрена в Швеции на арест Азадовского откликнулся еще один филолог-русист – Анника Бэкстрем (Bäckström), преподававшая в Упсальском университете. Впоследствии она прославилась как переводчик русской литературы на шведский: ею изданы книги Марины Цветаевой, Иосифа Бродского, Саши Соколова, Геннадия Айги… Она приезжала в Ленинград еще в 1960-е годы и помнила Азадовского выпускником филологического факультета. Анника была сторонницей либеральных идей, причастной к политическим движениям современности. В 1974 году в Ленинграде она познакомилась с А. Сахаровым и Е. Боннэр. Анника написала большой текст для газеты «Uppsala Nya Tidning»: 11 февраля эта газета вышла со статьей «Русский ученый-литературовед арестован», в которой Анника, ссылаясь на парижскую «Русскую мысль», изложила общую канву уголовного дела Азадовского в контексте политических арестов в СССР, но при этом поделилась и личными воспоминаниями:
Костя поражал нас своей начитанностью, знанием иностранных языков, осведомленностью в европейской культуре. Он был общительным и щедрым человеком, и находиться в его компании было для нас удовольствием, хотя в силу нашего шведского академического образования мы чувствовали себя подчас немного простоватыми.
Литература была Костиным дыханием, жизненным эликсиром, а не средством, которое принимают в умеренных дозах, чтобы произвести впечатление на других. В Ленинграде, где большую часть года господствует серый и давящий климат, Костя казался чуть ли не экзотическим существом. Он был другом Иосифа Бродского.
Один из наших коллег навестил его в ноябре прошлого года (за месяц до ареста). Он занимался тем, что уничтожал свои записи (видимо, предчувствовал, что его ожидает). На письменном столе лежала его недавно завершенная диссертация на тему о русской душе. Он не знал, дадут ли ему возможность когда-нибудь и где-нибудь ее защитить. Русские диссертации, как это было и в Швеции до университетской реформы, требуют огромного количества работы. На том же письменном столе стоял небольшой бюст насмешливо улыбающегося Вольтера, поборника разума и терпимости.
Кроме этих двух шведских статей, которые произвели определенный эффект и безусловно повлияли на дальнейшие события, отметим еще один северный след: в датском Орхусе в «Morgenavisen Jyllands-Posten» под псевдонимом Leander 28 января 1981 года была напечатана статья «Пара веских слов…» – об аресте в СССР ученого-германиста Азадовского.
Череду этих акций венчает обращение датских славистов 23 марта 1981 года с коллективным письмом в Институт славистики Копенгагенского университета. В этом письме содержалось предложение пригласить Азадовского в Копенгаген для чтения лекций.
