Писатели, бежавшие от тирании, могут претендовать на нашу защиту, а писатели, являющиеся орудием тирании, не могут претендовать на то, чтобы мы их приняли.
На следующий день эти слова повторила вся западная пресса, включая «The Times». Несмотря на одинокие голоса в защиту, например, Наоми Митчинсон (1897–1999), которая была известна своей лояльностью к СССР, речь Моргана произвела должный эффект. В том числе и на ЦК КПСС, который в том же месяце констатировал:
Вступающие в ПЕН-клуб писатели должны присоединиться к Хартии Пенклубов, которая направлена на защиту свободы слова и мысли в буржуазном духе. Хартия Пенклубов содержит неприемлемые для советских литераторов положения: выступать против цензуры, использовать свое влияние в целях предотвращения классовой борьбы, критиковать правительство и т. п.
Таким образом, вопрос о присоединении к Международному ПЕНу был решен отрицательно, потому как никакие организации, исповедующие «буржуазные ценности», никогда на 1/6 части суши не приветствовались.
Gloria mundi
Политическое преследование, несомненно, способствовало известности научных работ Азадовского. Становилось ясно, что если он и освободится из лагеря, то выйдет оттуда совсем не доцентом Мухинского училища, а «крупным советским германистом и переводчиком» с европейской известностью.
Собственно, обсуждение личности Азадовского в связи с уголовным делом, естественно, привлекло внимание именно к научно-литературной стороне его деятельности. Она стала на этом фоне более заметной. Так, Иосиф Бродский в своей статье назвал его «одним из виднейших (one of the best) русских исследователей в области сравнительного литературоведения», а Майкл Скэммел в своей большей статье в «New York Review of Books» от 15 апреля 1982 года также квалифицировал Азадовского как «блестящего специалиста (brilliant scholar) в области сравнительного литературоведения в СССР».
Но для такой репутации требовались не скандалы вокруг уголовного дела о наркотиках, а серьезные научные труды. По счастью, к сорока годам их было у Азадовского уже изрядное количество, хотя бóльшая их часть была напечатана на языке Пушкина и Толстого.
Как будто понимая необходимость представить миру не только гонимого коммунистами интеллигента, но и филолога, историка литературы и поэта-переводчика, Провидение само распорядилось произвести необходимые действия. Два незнакомых и никак не связанных между собой человека в двух разных странах взяли на себя труд составить и издать библиографии научных работ Константина Марковича.
Это были Иоахим Шторк в Германии и Сергей Дедюлин во Франции. Cтараниями Иоахима Шторка Азадовскому оказался посвящен почти целиком ежегодник Международного общества Рильке (Blätter der Rilke-Gesellschaft) за 1982 год. Об этом говорилось во введении, первой статьей был помещен немецкий перевод статьи «Райнер Мария Рильке и Максим Горький», затем следовал фотопортрет Азадовского размером во всю страницу (он отыскался в фотоархиве газеты «Die Welt»), за ним – краткая статья-заметка «Рильке и Россия», написанная к столетию со дня рождения Рильке и в 1975 году опубликованная по-немецки. Далее редакция ежегодника поместила подготовленный тем же Шторком свод документов, касающихся политического преследования Азадовского, и наконец библиографию его научных работ, касающихся Райнера Марии Рильке.
Отдельно заметим, что статья «Райнер Мария Рильке и Максим Горький» была написана Азадовским в соавторстве с его другом Леонидом Натановичем Чертковым (1933–2000), отсидевшим в СССР по 58-й статье, а в 1974 году эмигрировавшим в Западную Европу и к тому времени уже преподававшим в Кельнском университете. Перевод этой статьи для ежегодника Общества Рильке был выполнен известной переводчицей русских авторов Хедди Просс-Веерт (Pross-Weerth, 1917–2004). Именно она, обладая литературным даром, перевела для немецкого читателя книги Каверина и Бабеля, Пастернака и Ивинской, Тендрякова и Домбровского, Солженицына и Копелева… Впоследствии она станет переводчиком на немецкий язык переписки Рильке – Цветаевой – Пастернака, подготовленной к печати Константином Азадовским совместно с Е.Б. Пастернаком и Е.В. Пастернак.
Сергей Владимирович Дедюлин, о котором уже говорилось выше, покинул родину в 1981 году. Он уезжал из Ленинграда за границу после обыска, допросов в ленинградском КГБ и настоятельных советов не задерживаться в СССР. В Париже он вскоре устроился на Радио Свобода и в газету «Русская мысль». Именно он, друживший с Азадовским в Ленинграде, подготовил и передал в самый авторитетный французский журнал по русской истории и литературе ХХ века – «Cahiers du monde russe et soviétique» – библиографию научных работ Азадовского, снабженную биографической справкой. Она вышла в двух частях: осенью 1981 года основная часть, а весной 1982 года – полученные дополнения. В предваряющей заметке Сергей Дедюлин подчеркивал, что эта библиография «призвана защитить честь молодого советского ученого, чья научная продукция была удивительной (surprenante)».
А осенью 1982 года его же усилиями парижское бюро Радио Свобода подготовило сюжет, приуроченный к 14 сентября 1982 года – дню рождения Азадовского. В конце сентября эта передача вышла в эфир. Приводим текст этой радиопередачи:
В сентябре исполнился 41 год ленинградскому литературоведу и переводчику Константину Марковичу Азадовскому. Но встретил он свой день рождения не дома, а за тысячи километров от него, на принудработах в Магаданской области. Это уже второй его день рождения в неволе: Константин Азадовский был арестован по грубо инсценированному обвинению в хранении наркотиков 19 декабря 80-го года.
Тот день запомнился мне очень хорошо. Как раз мы договорились на тот вечер, чтобы встретиться: Костя хотел показать неизвестные мне переводы из немецкого поэта Райнера Марии Рильке. Мы жили тогда неподалеку друг от друга – на улице Жуковского в Ленинграде. Но телефон его упрямо не отвечал. А на следующий день его старенькая мама, Лидия Владимировна, собрав все силы, напряженным голосом отвечала на телефонные звонки, что Кости долго не будет дома и звонить пока не надо…
Дело Азадовского стало широко известно и в Ленинграде, и среди его коллег-филологов, да и среди немалого числа знатоков и любителей русской литературы во многих странах мира. Оно отличается поразительными фальсификациями и прямыми закононарушениями.
Костя родился в семье всемирно известного русского ученого, литературоведа и фольклориста Марка Константиновича Азадовского. Костя в совершенстве изучил несколько языков и впоследствии много работал как высокопрофессиональный переводчик стихов и прозы с испанского и немецкого. Получив филологическое образование, занимался в аспирантуре Герценовского пединститута в Ленинграде и затем защитил диссертацию, посвященную немецкой литературе, представлявшую собой настоящую научную работу. Все, за что бы Константин Азадовский ни брался в науке, он делал блестяще и как следует. Его работы о Грильпарцере, о Стефане Цвейге не раз упоминаются в статьях его коллег. Но главные темы его научных занятий – это творчество и биография Райнера Марии Рильке и замечательного русского поэта Николая Клюева.
Костя является, по мнению многих специалистов, лучшим знатоком Рильке у нас в России. Самая известная из его последних публикаций в этой области – общая переписка Рильке, Марины Цветаевой и Бориса Пастернака (Азадовский выполнил эту работу в соавторстве). Обширный свод писем этих великих поэтов был опубликован в Советском Союзе по частям, в частности, в журнале «Вопросы литературы», и уже вышел за границей в переводе на итальянский. Должны были появиться переводы и на другие языки, но после ареста Константина Азадовского это дело застопорилось, так как зависит от советской организации ВААП.
Вклад Азадовского в изучение биографии Николая Клюева просто трудно переоценить. Из немногих статей о Клюеве в СССР в последние годы публикации Азадовского отличаются богатством нового, неведомого ранее материала и высочайшим профессионализмом публикатора.
Видимо, стремительно растущий авторитет ученого и непродажность его сидели как бельмо в глазу у ленинградского КГБ. Тоталитарная власть органически не переваривает честности и независимости. А честность свою и верность друзьям Азадовский показал в самых суровых условиях – еще в 69-м году, когда его обыскали по делу его друга Ефима Славинского и, запугивая, требовали дать на того показания о наркотиках. Но Костя Азадовский не мог показать того, чего не видел. Наверно, с того времени кто-то в недрах КГБ из местных карьеристов и затаил ненависть к молодому ученому. Мстительность их откровенно проявилась в бездарной попытке снова смешать имя Азадовского, напряженно занимающегося много лет умственным трудом, с наркотиками, что абсурдно.
Не знаю, принесла ли эта авантюра лишние звездочки на погоны тем, кто «смело и благородно» состряпал это дело в кабинетах ленинградского КГБ, но раздражение и настороженность по отношению к Советскому Союзу, к его политике среди ученых мира только от этого увеличились. Константина Азадовского избрали в члены Международного ПЕН-клуба, и это, как очевидно для всех, – абсолютно безошибочный выбор. Друзья Азадовского – прозаики, поэты, филологи – опубликовали во многих частях света статьи с рассказом об этом постыдном для ленинградских властей судебном фарсе. Серьезного ученого и раньше не раз приглашали для чтения лекций и участия в научных конференциях многие научные общества и университеты мира; нет сомнения, что и сейчас, когда Азадовский освободится, он получит предложения о работе из многих научных центров, где любят русскую культуру и ценят серьезное изучение ее. Правда, если еще Константин Азадовский в самом деле будет освобожден в ближайшем декабре, как следует из приговора; но в последние годы бывало не раз, что неправедно осужденным узникам дают новые сроки, продолжая безудержно мстить им за свою же собственную жестокость и несправедливость.
