— Есть еще один любопытный вопрос, — сказал Рассел, и Тори повернулась к нему, — зачем Эстило рассказал нам о гафнии? Его ведь за язык никто не тянул. Какую Дьявольскую игру ведет твой аргентинский приятель?
— Что я могу ответить, Расс? Мне кажется, он сообщил нам о том, что торгует гафнием, просто потому, что хотел, чтобы мы знали об этом.
— А вдруг он лжет? Вдруг металлические шарики сделаны из другого материала?
— Да нет, это не в духе Эстило. Он бы тогда ничего не сказал, промолчал бы. А уж если сказал, значит, металлические шарики — это гафний, могу поручиться.
Рассел показал Тори свою ладонь, на которой лежал темный матовый шарик, в маленьком пластиковом пакете.
— Можешь не ручаться. У меня имеется образец для проверки.
И, деловито спрятав «вещественное доказательство» в карман, Рассел нахмурился.
— Эстило мог приказать убить Солареса.
— Но ты же сам слышал: он сказал, что это не его рук дело.
— А ты вспомни. Он не дал прямого ответа, а лишь заявил, что Ариель был его другом и он до сих пор скорбит о его смерти.
— Ну и что? Для Эстило это дело чести. Ариель действительно был его другом, как он мог дать добро на его убийство?
Рассел не стал спорить с Тори.
— Ну хорошо, давай вернемся к Японии. Желательно, чтобы ты описала в нескольких словах этого Хитазуру.
— Хитазура — самый молодой в клане, я имею в виду, что он самый молодой босс якудзы. Он заслужил свое нынешнее положение тем, что в свое время помог одному из старших боссов выпутаться из грязной истории, избавив таким образом семью от скандала. Помогли ему его друзья, занимающие довольно высокие должности в правительстве. Старейшины семьи были так благодарны молодому отпрыску, что назначили его оябуном. С тех пор Хитазура немало потрудился, и благодаря ему влияние семьи значительно выросло. Главный соперник Хитазуры — оябун по прозвищу Большой Эзу, настоящий сукин сын.
— Так что? Вся эта шайка, все эти якудза — тоже сукины дети.
— Отчасти ты прав, конечно, — кивнула Тори. — Можешь думать так и дальше, но стоит тебе повнимательнее присмотреться к этим людям, ты обязательно придешь к выводу, что все эти сукины дети, как ты говоришь, удивительно интересные личности. Хитазура — необыкновенный человек. Кроме того, он у меня в долгу, так что можешь не волноваться. Он не подведет.
Рассел молчал, ожидая, что Тори станет рассказывать, как Хитазура оказался у нее в долгу, но Тори не произнесла больше ни слова. Тогда Рассел, видя, что она не собирается продолжать, спросил об этом сам:
— Тебя это никоим образом не касается, Расс. И не задавай такие вопросы. Это нетактично.
Рассел видел, что Тори уже начинает входить в образ и вести себя подобно японцам, что не раз приводило его в бешенство, когда он работал с ней.
— При чем здесь такт? У нас есть общее задание, и рискуем мы тоже оба. Разве в такой ситуации ты не можешь сказать мне?
— Нет, — отрезала Тори.
— Послушай, дорогая, неужели мне придется объяснять тебе с самого начала: если Хитазура каким-либо образом замешан, в деле с гафнием...
— Расс...
— Мне плевать, в долгу у тебя этот японец или нет, пойми, если приказ убить Ариеля отдал не Эстило, то тогда выходит, что это сделал Хитазура.
— Давай не будем гадать. Не опережай события, ладно? Тори разозлилась, но Рассел не имел морального права осуждать девушку. И Эстило, и Хитазура были ее друзьями. Один из них уже предал ее. Как скоро предаст другой?
— Извини. — Тори поднялась, — мне нужно кое-куда.
Рассел наблюдал, как она шла к туалету. «И почему ему никогда не удается переспорить Тори?» — недоумевал он. Хотя сейчас они же не спорили, просто беседовали. Тогда почему он всегда расценивал их совместные беседы как дискуссии? И всегда стремился победить в споре? Непонятно. Ему на мгновение представился тяжело сопящий бык, с бешеными глазами, нависший над ним огромной тушей, вспомнился липкий страх при приближении смерти, ее вкус и запах, красная, сухая пыль арены, забившаяся в ноздри и рот. Какой бессмысленной была его жизнь!
Он встал и пошел за Тори, постучал:
— Эй!
Молчание. Он повернул ручку и вошел в узкую дверь. Тори скорчилась над унитазом — ее рвало, тело содрогалось в конвульсиях. Она повернула лицо к Расселу, в глазах ее стояли слезы.
— Уйди отсюда! Убирайся к чертовой матери! Оставь меня одну!
Рассел быстро проскользнул внутрь и закрыл за собой дверь, прямо перед самым носом подошедшего к туалету сотрудника Центра.
— Господи!
Он подошел к Тори, обнял ее за плечи одной рукой, другой поддерживал ей голову до тех пор, пока не прошел приступ рвоты. Тори в изнеможении уткнулась головой ему в плечо, и он содрогнулся от боли, потому что она задела место, куда бык ударил копытом. Вытянув руку, Рассел вытащил из стоявшей недалеко коробки влажную гигиеническую салфетку, стал нежно вытирать бледное лицо Тори, ее губы, шею, затем принес ей воды, и девушка прополоскала рот. Тело ее было мягким, горячим и одновременно упругим, Рассел слышал биение ее сердца и почувствовал, как внутри у него пробежала сладкая волна, пульс участился, и Рассел мысленно обругал себя за то, что он так расслабился. И почему с ним это случилось? Непобедимая Тори Нан без сил лежала в его объятиях. Что он почувствовал? Желание? Нет, он не мог определить чувство, которое испытывал сейчас по отношению к Тори, но это было не желание. Он совершенно растерялся, борясь с собой и не зная, против чего, собственно, борется. Неожиданно он увидел завиток золотистых волос, в которых запеклась кровь — кровь ужасного животного, чуть не убившего его. А ведь Тори спасла ему жизнь, вовремя подоспев на помощь, и заколола быка не хуже матадора. Как ей удалось это сделать? До сих пор у него перед глазами стояла картина, как Тори прыгает через барьер и сломя голову несется к нему.
Теперь, держа ее в объятиях, он заметил и нежный овал уткнувшегося ему в грудь лица, и длинные ресницы.
Тори была так близко! Рассел снова увидел себя, лежащего в пыли. Господи! Смерть была рядом; Рассел снова почувствовал ее ледяное дыхание. Вот когда привелось ему испытать чувство настоящего ужаса! Он словно переродился в тот жуткий момент, стал другим человеком, посмотрев в глаза смерти. В то мгновение, когда кровь быка брызнула на него, когда он понял, что бык убит, а он, Рассел, будет жить, что-то перевернулось в его душе. Даже десять тысяч часов, проведенных за рабочим стоком, бессонные ночи, нечеловеческое напряжение сил, волнение — все, что довелось ему пережить за время своей службы в Центре, — ничто по сравнению с тем, что пережил он на арене, став участником дикой корриды. Он узнал, что значит заглянуть себе в душу, что значит встретиться лицом к лицу со смертью и, несмотря на свои заслуги, таланты, ум, быть бессильным перед ее властью! Что с того, что он директор Центра? Чем помогла ему его должность во время поединка с быком? Ничем. Ни его должность, ни опыт, ни хитрость, ни другие качества. Рассел вдруг осознал, что он был всего лишь марионеткой в руках Бернарда Годвина, с удовольствием плясал под его дудку, видел в этом высший смысл своего существования. Глупый слепой идиот! Быть собственностью Бернарда Годвина!
Сначала Рассел думал, что бросил вызов смерти потому, что не хотел упасть лицом в грязь в глазах Бернарда и Тори, но потом понял, что он сделал это в первую очередь ради себя самого. Он давно уже устал быть Расселом Слейдом, которого все знали как прекрасного администратора, но и только. В отличие от других сотрудников Центра, он никогда не участвовал в боевых операциях, и поэтому чувствовал себя если не изгоем, то каким-то несовершенным, неполноценным, что ли. Может быть, именно поэтому он завидовал Тори? Она-то, не в пример ему, прекрасно знала, что такое оперативная работа.
Да, конечно, Бернард Годвин назначил его на пост директора, но что после этого принципиально изменилось? Принципиально, ничего. Бывший директор по-прежнему держал руку на пульсе организации, сохранил все свои прежние связи и только делал вид, что удалился от дел, предоставив полную свободу действия своему преемнику. Какое лицемерие! Расселу стало стыдно и за себя, и за Годвина.
Тори по-прежнему лежала у него на руках. Рассел внимательно посмотрел на нее, и сердце его дрогнуло. Охваченный внезапным порывом, он, почти не соображая, что делает, наклонился и поцеловал мягкие, нежные губы Тори, раздвинул их языком, проник глубже. Она оттолкнула его, прошептала: «Нет, не надо, пожалуйста». Их глаза встретились, и Рассел был поражен. Не тем, что глаза Тори оказались необыкновенно красивыми, а тем, что никогда раньше он не замечал этого, не замечал их блеска, сияния, удивительного зелено-голубого цвета.
— Тори...
— Рассел, я...
Рассел был уверен, что, прояви он больше настойчивости, и Тори поддастся ему, чувствовал, как она таяла в его объятиях. Но, хотя момент и казался на редкость удачным, Рассел не мог позволить себе овладеть ею. Наверняка он не встретит отказа, но вот в чем проблема: если он сделает это сейчас, то никогда не узнает, почему она отдалась ему: повинуясь моменту, капризу, или из-за отчаяния, а может быть, еще по какой-то неизвестной причине? А Расселу было невероятно важно знать, зачем нужна Тори эта близость. И знает ли она, чего хочет? Иначе не было смысла в близких отношениях.
