— Тори...
— Рассел, я...
Рассел был уверен, что, прояви он больше настойчивости, и Тори поддастся ему, чувствовал, как она таяла в его объятиях. Но, хотя момент и казался на редкость удачным, Рассел не мог позволить себе овладеть ею. Наверняка он не встретит отказа, но вот в чем проблема: если он сделает это сейчас, то никогда не узнает, почему она отдалась ему: повинуясь моменту, капризу, или из-за отчаяния, а может быть, еще по какой-то неизвестной причине? А Расселу было невероятно важно знать, зачем нужна Тори эта близость. И знает ли она, чего хочет? Иначе не было смысла в близких отношениях.
Рассел помог Тори встать на ноги. Он не стал говорить: «мне очень жаль», «как я тебе сочувствую» и тому подобных фраз. Чувства, обуревавшие его, ничего общего с сочувствием не имели, и поэтому он, ничего не говоря, повернулся и пошел в кабину к пилоту, чтобы обсудить с ним маршрут. Он любил, чтобы все было ясно и понятно. Любил чувствовать твердую почву под ногами, но в тот момент почва явно уходила у него из-под ног, и в разговоре с пилотом Рассел надеялся обрести равновесие, обычную свою уверенность. Когда он вернулся в салон, Тори уже сидела на своем месте. Принесли кофе, сандвичи, и Рассел с Тори перекусили на славу, потому что аппетит у них обоих разыгрался не на шутку, и они, поглощая еду, запивая ее кофе, разговаривали, вернее, говорила одна Тори, а Рассел слушал:
— Самое главное, это понять современную Японию, всегда помнить о том, что в этой стране нет такого человека, который бы полностью принял на себя ответственность за ее судьбу. Никто в Америке не понимает этого: ни президент, ни чиновники с Капитолийского холма, ни Пентагон. Они, словно зачарованные, следят за успехами, которые делает Япония, и страшно удивляются, когда японцы игнорируют их просьбы.
Япония — страна особенная. Здесь в процессе управления государством принимают участие наряду с премьер-министром и правящей партией также самурайская бюрократия, корпорации большого бизнеса и даже воротилы преступного мира, такие как якудза. С 1640 года проводилась политика строжайшей изоляции страны от внешнего мира с целью ограждения Японии от влияния Запада. Лишь в 1854 году в результате военной демонстрации американских кораблей Япония была открыта для внешнего мира. Вскоре после окончания Второй мировой войны в Японии была принята новая Конституция, согласно которой абсолютная монархия превращалась в конституционную. Отношения Японии с другими западными странами укрепились и продолжают развиваться год от года.
Рассел с интересом наблюдал за Тори, пока она говорила; он бы много дал, чтобы узнать, что она чувствовала в данный момент. Лицо ее было совершенно спокойно, непроницаемо, можно было подумать, что между ней и Расселом ничего не произошло. Неужели недавняя сцена оставила ее равнодушной? Или она просто хорошо владеет собой? Если верно последнее, то у Тори редкое самообладание. Рассел не мог не признаться самому себе в том, что личность Тори как была, так и осталась для него загадкой. И теперешняя совместная их работа не помогла ему понять мотивы поведения и характер Тори, как раз наоборот — он запутывался все больше, тщетно пытаясь найти объяснение ее поступкам.
Неожиданно его влечение к Тори оказалось таким сильным, что легко могло перерасти в страсть, а до сих пор его единственной страстью была работа. Несколько лет назад, когда Бернард Годвин назначил Рассела на пост директора Центра, он сказал своему молодому преемнику:
— Теперь у тебя появилась госпожа, которая полностью займет все твои мысли и чувства. Можешь мне поверить, ты будешь занят с утра до вечера, стараясь справиться с нею.
Рассел наивно думал, что имеет какую-то власть над Бернардом, потому что иногда уличал своего учителя во лжи (разумеется, не говоря ему об этом прямо), а в действительности все оказалось совсем не так. Только Бернард Годвин имел власть и над Расселом, и над Тори: он прекрасно знал характер своих подопечных и умело играл, где нужно и когда нужно, на их тайных струнах, заставляя поступать так, как ему хотелось. Более того, он сумел сделать так, что Рассел и Тори относились к нему как к родному отцу, старались во всем ему угодить.
Вот и сейчас, слушая Тори, Рассел ясно видел, как трепетно она относится к Бернарду, как боготворит его, как она готова на все ради него, готова выполнить любую задачу, какой бы трудной она ни была. Бернард Годвин являлся для Тори живым воплощением самых лучших человеческих качеств, она была страстно привязана к нему. Раньше Расселу было на это глубоко наплевать, но теперь он считал своим долгом открыть Тори глаза на истинное положение вещей, сказать ей правду, объяснить, каков Бернард на самом деле, как далек он от идеального образа, который она создала. Рассел решил обязательно рассказать Тори о том, как Бернард приказал ему убрать ее в случае необходимости, но это потом, позже. Пока Тори совершенно не готова к тому, чтобы услышать хоть одно плохое слово о Бернарде. Кроме того, для Рассела существовали дела и поважнее: он хотел разобраться в себе, в своих новых чувствах, подумать, постараться понять, что произошло с ним и к каким последствиям это может привести.
Его отношение к Тори не будет прежним; он стал другим, и другим стал окружающий его мир.
Проделав девять тысяч миль, три раза совершив посадку для заправки горючим — в Картахене, Сан-Доминго и Франкфурте, самолет с Тори и Расселом на борту приземлился в японском аэропорту Нарита, в Токио. Рассел не успел еще пройти таможенный контроль и иммиграционную службу, как сразу почувствовал себя так, словно он прилетел на другую планету. Впервые в жизни, непосредственно на себе, он испытал, как японцы умеют одновременно быть с человеком чрезвычайно вежливыми и держать его на приличной дистанции, не подпуская к себе. Любой иностранец, прибывший в Страну восходящего солнца, немедленно становился участником разыгрываемой по всей стране грандиозной пьесы театра кабуки. Абсолютно все казалось Расселу наигранным, ненастоящим: фальшивые, неискренние улыбки, заученные, автоматические Поклоны, непонятные взгляды; слово «да» следовало здесь понимать как слово «нет»; о какой-нибудь ерунде японцы говорили с серьезным видом, как будто обсуждали дело государственной важности; общие темы разбирали в мельчайших подробностях. Существует ли еще где-нибудь на Земле другая такая загадочная страна, как Япония, другая такая непонятная и непредсказуемая нация, как японцы? Даже китайцы казались ему по сравнению с японцами простенькими и безыскусными.
В аэропорту Тори и Рассел взяли такси и поехали в неизвестном направлении. Рассел был так занят своими мыслями о японских нравах, что не обратил на это внимания. Потом ему захотелось выяснить маршрут, и он спросил у Тори:
— Мы едем на свидание с Хитазурой?
— Нет. Нам следует сначала побольше узнать о гафние. Если его покупал у Эстило Хитазура, то это кардинально меняет все дело. Я должна быть во всеоружии во время встречи с Хитазурой, должна как следует подготовиться к нашему разговору. Нужно раздобыть необходимые сведения.
И впервые за все время Рассел не спорил с Тори и был этим чрезвычайно доволен.
* * *
— Этот Деке немного странный, — сказала Тори. Рассел недоуменно посмотрел на девушку:
— Почему? Что с ним происходит?
— Сам увидишь, пошли, — ответила она, увлекая Рассела вниз по ступенькам какого-то непривлекательного на вид заведения в районе Синдзюку. Солнце уже взошло, но, если вы находитесь в центре Токио, определить точно, наступил рассвет или нет, невозможно — вокруг сияет лишь отраженный множеством окон искусственный свет.
Рассел с любопытством рассматривал покрытые росписью стены, пока спускался по лестнице; со стен на него глядели удивительные драконы, полуобнаженные женщины, пауки, змеи, воины в национальных одеждах и сказочные демоны. Рисунки, выполненные тщательно и умело, были хорошо видны в ярком свете ламп дневного света.
В подвале здания оказалась большая комната, в которой находились двое: раздетый по пояс и лежавший на животе на низком топчане плотный мужчина и подросток, сидевший рядом с мужчиной и занятый тем, что наносил на спину мужчины татуировку. Он на секунду оторвался от работы, чтобы взглянуть на посетителей, и продолжил свои занятия. На голове у подростка красовалась прическа панка, руки его были измазаны чернилами; ноги были обуты в легкие сандалии, а наряд состоял из шорт и футболки с надписью: «Волейбольная команда университета Пепадайн».
— Тебе привет от Генерала Токио, — сказал, не поворачивая головы, юноша.
— Как жизнь, Деке?
— Ни к черту, — ответил юный татуировщик, обмакивая острую деревянную иглу в специальные чернила и вонзая ее в спину клиента. Ни дать ни взять — настоящий художник, трудящийся над очередным шедевром.
Тори подошла к парню.
