— Я прошу у тебя прощения, — пробормотал Вильям, откликаясь скорее на ее тон, нежели на слова. — Я не удивлюсь, если ты злишься на меня. Если ты не можешь простить меня, я вернусь домой. Я не могу представить даже, что нашло на меня, Элинор.
Это была правда — он не понимал. Священники так часто проповедовали о похотливой натуре женщин, которые совращают мужчин с пути истинной добродетели, как Ева когда-то соблазнила Адама, что в душе мужчин всегда сохранялась подозрительность, даже у тех, которые свято верили в любовь и добродетельность своих жен. Эта хула отложила свой отпечаток и на женщин тоже. Как бы ни были они уверены в собственной честности, они всегда со скорбью соглашались с общим мнением.
Элинор понимала, что Вильям мог быть даже прав, ревнуя Изабель. Она так не думала, но тем не менее понимала, чего он боится, и потому удовлетворилась его извинениями. Она сказала что-то утешительное и перевела разговор на интриги вокруг архиепископа Кентерберийского, и разговор занял их до самого прибытия в замок.
К ужасу Элинор, Иэн не приехал ни в тот вечер, ни на следующий день. Теперь, когда Вильям и Изабель уже были здесь, то оправдание, что он, дескать, желал избежать кривотолков относительно добрачных взаимоотношений, больше не имело смысла. Элинор снова впала в бешенство. Она могла только думать, что он злился на нее за то, что она слишком в грубой форме приказала ему немедленно возвращаться. Она не могла заставить себя написать ему еще раз и тайно сгорала от гнева, не делая никаких попыток объяснить гостям его отсутствие, кроме все той же истории о банде преступников. Она давала понять своим гостям, что Иэн пытается обеспечить надежный контроль над своими пленниками, но почему это должно занимать три недели, она не объясняла.
Двадцать третьего прибыл Роберт Лестерский, а также сэр Джон д'Альберин, который управлял от имени Элинор поместьем Мерси после старого сэра Джона, и еще несколько кастелянов, управляющих замками Саймона. Двадцать четвертого приехал лорд Ллевелин с женой Джоан, незаконнорожденной дочерью короля Джона. Она очень походила на своего отца и имела почти такой же голос, но, несмотря на свое происхождение, казалась очень милой и приятной.
К двадцать пятому замок уже был битком набит. До сих пор у гостей находилось достаточно развлечений во встречах с теми из вновь прибывших, с кем они были знакомы, и в знакомстве с теми, кого они еще не знали. Элинор понимала, что такое времяпрепровождение продлится еще день или два, не больше. Нужно организовать охоту. Элинор нашла время поговорить со старшим егерем, чтобы он отозвал своих людей, поджидающих королевского гонца, и направить их на выслеживание и заманивание дичи. Наблюдение по возможности должно продолжаться, подчеркнула Элинор, но подготовка к охотничьим забавам сейчас важнее.
Вильям Солсбери приехал двадцать шестого в сопровождении Обри де Вера, графа Оксфордского, которого даже не приглашали. Элинор встретила его с обильным радушием и нижайшей благодарностью за его снисхождение, в то время как мозг ее терзали сомнения. Чего он хочет? Ради чего он приехал? А еще пятьдесят дополнительных ртов и, что еще более серьезно, еще один дворянин такого ранга, что его не поселишь в зале.
Выселить кого-то из уже выделенной ему комнаты в зал было бы равнозначно началу бесконечной кровной мести. Сладко улыбаясь, Элинор оставила своих гостей и распорядилась освободить комнату, предназначавшуюся Иэну. «Черт с ним, — подумала она, — он может расположиться на тюфяке в отделении для прислуги возле моей комнаты». А служанки будут спать на полу в передней между ними, тем самым обеспечивая приличия — если они еще кого-то беспокоили.
Естественно, Солсбери захотел увидеть Иэна. Элинор еще раз пересказала свою историю, чувствуя, что ей достаточно открыть рот, как привычные слова сами польются снова и снова, так что она никогда уже не сможет говорить ничего другого. Солсбери никак на это не отреагировал, но Элинор не понравилось выражение его глаз.
Впервые за последнее время ее гнев превратился в животный страх. Она была так занята состязанием в силе воли, которое, как ей казалось, разыгрывалось между нею и Иэном, что ей не приходило даже в голову, что с ним действительно могло что-то случиться. Настала пора отбросить гордыню. Элинор, снова извинившись, покинула гостей и вышла во двор, где отправила попавшегося под руку грума за старшим егерем.
— Это не похоже на него, — раздался за ее спиной голос Солсбери, пока она ждала егеря. Элинор подпрыгнула от удивления, поскольку не подозревала, что он следовал за ней, и Солсбери попросил прощения за то, что испугал ее. Затем он вернулся к своей теме: — Мадам, я не хочу тревожить вас или накаркать беду в это счастливое для вас время, но было бы лучше отправить кого-нибудь за ним.
— Именно это я и собираюсь сделать, — ответила Элинор. Румянец залил ее щеки под его пристальным взглядом. — Не подумайте, что я была безразличной, — запротестовала Элинор. — Просто мы… немного поспорили, и я думала, что Иэн обижается. Вы правы, это не похоже на него. Он не способен долго злиться. Если бы у меня было время подумать, я бы давно сообразила. — В ее глазах блеснули слезы. — Будь прокляты моя гордость и мой нрав! — прошептала она.
— Ну что вы, только не начинайте хоронить его заранее, а не то опять разгневаетесь на него, если он вернется живым и здоровым. Вполне возможно, что его задержало что-то, о чем ни вы, ни я не подумали. Он не может быть тяжело ранен или убит — он был не один. Его люди и оруженосцы сообщили бы вам.
Элинор ничего не ответила на это внешне здравое рассуждение, которое явно не убеждало его самого, если судить по выражению беспокойства, отразившемуся на его лице при упоминании об оруженосцах. Вернувшийся грум, задыхаясь от страха, сообщил, что егеря нигде нет. Элинор злобно зашипела.
— Мадам, успокойтесь, — вмешался Солсбери. — Ваш егерь, наверное, занят каким-то делом. Не отдавайте приказ, о котором вы будете потом сожалеть.
Элинор на мгновение онемела от удивления.
— Он служит мне более двадцати лет, — сказала она сдержанно, когда голос вернулся к ней. — Вам не следует бояться за его судьбу. — Затем она повернулась к нервно топтавшемуся на месте груму: — Позови мне Бьорна.
Солсбери почти так же удивился тону Элинор, как и она удивилась его словам. Однако оскорбленное самолюбие почти мгновенно переросло в снисходительность. Она беспокоится об Иэне и очень расстроена.
— Не хотите ли, чтобы я поговорил с вашим человеком? — спросил он любезно.
И этот вопрос едва не превратил Элинор в камень, но уже в следующее мгновение она не могла удержать смех.
