Осень стояла сухая и теплая. Однако по утрам выпадал и белил землю иней. Шел Юрок в школу, заметил — парит сильно изо рта. Решил: надо забежать в детсад, подсказать, чтоб о теплом жилье для журавля позаботились (он у них пока жил в сарайчике). После уроков побежал, проскочил сначала к магазину. Там у входа, устоявшись на деревянном крыльце, согнутая пополам, живая, разговорчивая бабка Сатуниха продавала семечки. Юрка она всегда угощала одной-двумя пригоршнями.
— Не знаешь ниче еще? — встрепенулась старуха, увидев его.
— Что, баба Нюра?
— Вишь, журавля-то нету. — Юрок посмотрел во двор: пуст.
— Убили его седня ночью! — выпалила она.
Юрок провалился и куда-то полетел. Бабка часто хлопала глазами и поджимала губы.
— Как убили?! — выдохнул Юрок. — Как убили?.. Баба Нюра?.. Как?..
— Как, как. Известно как убивают. Камнем кинули — и все. Фулиганья-то мало рази? Иду давеча утром, глянь — а он лежит и голова едак набок. Воспитательша тут же бегает, слезьми заливается: «Чо я ребятешкам скажу!» А чо говорить? Кто ж на улке-то оставляет на ночь? Ты чо, Юрок? Господь с тобой, ты чо? На вот семечек…
Юрка словно понесло: и дорога, и зеленый заборчик, и калитка — все смешалось, запрыгало, расплылось от слез. Убили! Журку убили! Кто?! Как?! Его все так любили! Так ему радовались! Почему же?! Он ведь никогда, никому ничего плохого не сделал! Никогда! Никому! Он был добрый и доверчивый! Он не мог улететь и его убили! Кто-то кинул в него камень! Просто взял и кинул!
Юрок влетел в одни двери, распахнул другие. Дети стояли кружком, а посередине — тетя в белом.
— Играете! Как вы можете играть?! Почему вы его не заперли на ночь?! — закричал он. — Я же вам говорил!
Тетя растерялась. Встревоженно глянула на детей.
— Мальчик… мальчик… успокойся.
Она подошла к Юрку, взяла его за плечи.
— Пойдем отсюда, пойдем.
— Я же вам говорил…
— А Журка улетел, — торопливо перебила Юрка тетя. — Летели сегодня утром журавли, и он с ними улетел… поднялся и улетел.
— Что вы!.. Это вы им говорите, — Юрок мотнул головой на притихших детей, вырвался из рук и закричал захлебываясь, — он не мог улететь, у него крыло перебито! Не мог он, понимаете, не мог! Вы закрыть его забыли. Я знаю. Я же вам говорил, а вы!..
Прибежала вторая тетя, та, что приходила просить журавля.
— Мальчик, как его?.. Юра, Юрик, пойдем. Ты большой, пойдем. Мы доктора вызвали, и он вылечил Журку…
Она легко подталкивала Юрка в спину, и они оказались за дверью. Женщина долго еще говорила нараспев о докторе, о Журке…
А там в комнате — Юрок слышал — дети загалдели:
— А что такое Юра говорил?
— Разве Журка не улетел?..
Юрок брел по улице, размазывал по щекам слезы. Он их вытирал, вытирал, а они текли и текли…
Он долго еще всхлипывал в сарае, забившись в угол и сидя на корточках. И все смотрел на Журкино гнездо. И настырно лезла ему в голову картина, словно наяву виделось — вечером, когда отец ушел встречать мать с работы, он снял со стены карабин, положил его в мешок. Туда же сунул кота. Набил патронами карманы и пошел в детсад. Привязал к скамейке у песочной ямы кота, приговаривая: «Потерпи, Барсик, потерпи немного…» — а сам лег в песочницу. Нацелил карабин на улицу. Он знал одно: он должен убить всех, кто может просто так кинуть камень.
Творческий дебютВалентина Петрова
ЛЕТО
Стихи
Студентка филологического факультета Оренбургского педагогического института.
1Глаза закроюИ вспомню лето,Оно далекоИ рядом где-то.Его за днямиНе скроет вовсе,Грустя и плача,Разлука — осень.Как пахнет лето!Цветущей кашкой,В садах — укропом,В лугах — ромашкой,Под вечер — речкойЗелено-синей,Заросшей вербой,Седой полынью.…Сбегу из домаВсего на вечер,Быть может, в полеКого-то встречу.В сплетенье травПрисяду тихо…Звенят колосья,Цветет гречиха…Целует ветерГлаза и губы,Как будто милый,Как будто любит.«Ах, ветер, люб тыВ рубашке звездной,Но поклянись мне,Что все серьезно».…Я плачу в поле,А ветер где-то;Он мне признался,Что любит лето.
2Лодка режет зеленьШепчущей воды,И сидишь у весел,Синеглазый, ты.Взгляд твой — синий вечер,Мой же — зелень трав.Синь и зелень… Лето.Осторожней правь.Как ты недогадлив:Мне пора домой,Мне б сойти на берег,В клевер луговой;Мне б вбежать в ромашекБелые моря,Где полощет косыРыжая заря.И скользили б росыПо босым ногам,И упали б слезыВ теплые луга.Но несет нас лодкаМимо островка,И в моих зеленых —Синяя тоска.…Кружит, кружит лодка,А в глазах печаль,Синь и зелень… Утро.К берегу причаль.
3Ты помнишь, в апреле,В березовой балкеПо талому снегуБосые бежали;Последние каплиЗимы уходящейДержала в ладоняхПрохладных не я ли?Распущенный волосБерез белолицыхСкользил по перинеЛежалого снега;И полнились степиВетрами и звономРучьев и овраговПрощального бега.Уставшие руки,Обветрены лица,И тихая нежностьВ преддверии мая,Ты помнишь, в апреле,У старых овраговГрачиным полетомЦвела посевная.
4Запылил автобусДальше, за проселок,И спешу я к домуЛюбящей, веселой.Туфли на платформе,Платье из кримплена,Шепчутся старухи:«Вот идет кручена.Городская стала,Волосы по моде»…«А туфлищи, гляньте,Как артистка вроде;Ведь совсем недавноБегала девчонкой!»«Здравствуйте», — скажу яИ пройду сторонкой.Скину я платформуДома на пороге,И слетит усталостьОт пути-дороги.Выцветший халатикДыбится рубахой,Здесь никто не окажет,Что живу неряхой,И с утра не надоЗдесь с терпеньем адскимКрасить мне ресницыТушью ленинградской.Тянет меня в степиВ изначале мая;В городе учусь я —Сердцем я степная.
ПАМЯТНЫЕ ДАТЫ
Людмила Татьяничева
СЛОВО О МАСТЕРЕ
К столетию со дня рождения П. П. Бажова
Есть книги, которые трудно поставить в какой-либо перечислительный ряд, — даже в самый достойный. И сравнения для них подобрать мудрено — настолько они ярко-самобытны, неожиданны и единственны.
Именно такой книгой представляется мне созданная Павлом Петровичем Бажовым «Малахитовая шкатулка», заключающая в себе сокровища уникальные, достойные алмазного фонда русской советской классики.
…С момента появления «Малахитовой шкатулки» прошло сорок лет. Многие уральцы отчетливо помнят чувство, охватившее их после прочтения сказов Бажова. Для меня это было равнозначно новому могучего Урала, родного края, где все казалось хорошо известным, привычным, — ведь даже и красота, если на нее смотреть под одним углом зрения, становится менее приметной.
И вдруг передо мной открылся Урал незнаемый, сказочный, волшебный, где по законам художественного волшебства обычные предметы, пейзажи, характеры предстали в неожиданном контрастном освещении.
Сила этого контрастного восприятия достигалась непостижимо слитным сочетанием размаха и причудливости фантастики и реалистичности основ, правдой народных характеров и правдой истории — достоверной, как достоверны корни дерева, скрытые пластами земли.
А музыка и поэтический строй бажовских сказов! Никому еще — ни в стихах, ни в прозе — не довелось так образно воспеть труд горнорабочего, камнереза, литейщика, прокатчика, так глубоко раскрыть творческую сущность профессионального мастерства.
А язык! Он вызвал во мне чувство восхищения и растерянности: такой богатой россыпи уральских самоцветов, воедино собранных, мне видеть не доводилось. Не доводилось и слышать такой выразительно-емкой речи коренных уральцев, где, как в хорошей песне, невозможно опустить ни единого слова…
