— И что? — Он смотрел на нее с сочувствием, в котором сейчас больше нуждался сам.
— Она предоставила нам право выбора: тебе и мне. Это ведь все меняет. Или?…
Он покачал головой, вскочил и воскликнул:
— Боже, я ведь никогда больше не смогу доверять тебе, никогда!
Ты и Дуня — вы поразительно похожи, по-ра-зи-тель-но!
Он выскочил в коридор и помчался по лестнице вниз, на улицу. Там остановил первое же такси и влез в него.
Он слышал, как Никола кричала из окна:
— Тео, подожди, твой багаж. Да остановись же, черт побери!
Но он уехал. Его багаж остался в ее машине. И черт с ним!
К черту всех женщин, к черту Хабердитцеля!
ЛЮБОВЬ И УДАРЫ
— Клянусь, я ничего об этом не знал, — в который уж раз заверял Хели.
Вновь и вновь прослеживал ход событий: он пригласил Тео на фестиваль песни, честно, исключительно из лучших побуждений, без всякой задней мысли. Лусиан знал не больше, хотя ему и звонила Дуня. Что произошло потом, когда в игру вступила Никола, — так они же не могли этого предвидеть.
— Не суй нос не в свое дело, — в конце концов заявил Хели. — Ты тоже не очень-то порядочно поступил: взял и скрылся, не говоря ни слова и никого не предупредив! За все мои заботы, беспокойство о тебе — одни лишь упреки. Все, с меня хватит!
Но Тео оставался глух к его причитаниям, с ним невозможно было говорить. При одном только упоминании имени «Никола» рука его во время работы начинала дрожать. Хели обратил на это внимание. В остальном Тео держался так, будто мир обрушился, а он, бедная жертва, погребен под его обломками. Он наслаждался этой ролью, закрывался в своем ателье и даже объявил голодную забастовку.
— К чему это только приведет, — сокрушалась фрау Кляйншмидт. — Человек должен есть, это поддерживает тело и дух. Что мне теперь делать с жарким, куда девать его? Он, видите ли, не хочет куриного бульона!
— При наличии полных кастрюль еще ни один человек не умер с голоду, — утешал Хели. — Заберите это с собой, ваши господа сыновья порадуются.
Ах, сыновья, с ними тоже хлопот достаточно! Дитер, старший, считал, что она должна оставить работу у профессора: в конце концов, дома дел полно.
Деньги? Все равно ей много не надо. Еды всегда достаточно в доме Кляйншмидтов, пусть она как раз и заботится о ней, готовит на кухне. И не надо ей каждые две недели ходить к парикмахеру, другие женщины делают это реже. И к чему эта вонючая вода, как Дитер называл дешевый одеколон, используемый его матерью. Парикмахер и одеколон — единственная роскошь, что она позволяла себе. Она всегда выглядела аккуратной: седые волосы уложены волосок к волоску, рабочую одежду она всегда надевала непосредственно перед работой, никогда не ходила в ней по улице. Чистота была ее коньком, почти что призванием, как для профессора его живопись, для Лотты Шух — обработка ног клиентов, а для Хели Хабердитцеля — управление делами. Она с охотой и желанием занималась уборкой. И вообще она была бы всем довольной женщиной, если бы не эти сыновья! Избалованные, эгоистичные, бесцеремонные! Она сама виновата в этом, она сама такими их вырастила: никогда не возражала, все исполняла, все давала и все разрешала, мучилась ради них.
Фрау Кляйншмидт излила свою печаль Хели, тот терпеливо выслушал ее. Ему вспомнился стишок, из «Страданий Матфея», а поскольку его мать любила Баха, то она часто повторяла его, особенно когда встречалась с другими матерями и они заводили песню солидарности — принимались жаловаться на своих детей. Помнит ли он еще эти строчки? Хели попытался сложить слова:
То дитя, что вы взрастили, В кого жизнь свою вложили, Может коброй страшной стать — Близких жалить, убивать.
— Верно. — Фрау Кляйншмидт промокнула слезы, сложила халат в сумку и протянула Хели руку. — Позаботьтесь о господине профессоре. Холодильник полный.
— Лучше холодильник, чем я, — сострил Хели, но фрау Кляйншмидт не поняла.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ну ладно, — поспешно произнесла она. — До завтра. Юмор, к сожалению, понимает не каждый. А мрачный юмор — тем более.
В последующие дни у Хели было много хлопот: следовало подготовить к осени вернисаж, к зиме — две выставки и, кроме того, доклад о таинстве геометрии в природе и коллажах.
Все это было очень сложно, поскольку он не мог об этом говорить с Тео. Тот по-прежнему не шел на контакт.
Помимо всего Хели должен был еще подготовить иллюстрации к детской книжке: заманчивый заказ приличного издательства, когда еще при заключении договора был выплачен солидный гонорар, то есть не какое-то там мелкое издательство, которое никак не может раскошелиться, и даже не такое, когда уже готовая работа где-нибудь валяется на столе. Подобное Хели уже пережил в своей жизни. Но теперь он, что называется, на коне.
После обеда позвонила Дуня, из Шотландии, нельзя ли поговорить с Тео? К сожалению, нет, нельзя, он закрылся у себя в ателье.
— А в чем дело, Дуня?
Никола рассказала ей, что Тео обо всем знает — и это привело его в бешенство.
— Ах, Хели, он не разговаривает ни с ней, ни со мной!
— Со мной тоже, — утешил Хели. — Жалеет себя, что определенно идет на пользу работе: украшает сейчас морщинами глыбы глины и камни.
— Размазывает на полях грязь и посыпает пеплом! Они немного посмеялись, хотя им было не до этого. И потом Дуня спросила:
— Что нам делать, Хели, как думаешь?
— Трудно сказать, — он помолчал. — Думаю, вы не подходите друг другу. Да, да, это мое мнение. Давно уже сами знаете, просто требуется мужество признать это.
— Как только ты можешь такое говорить?
— Сама спросила мое мнение.
— Ну, ладно. — Она вздохнула. — Тогда объясни мне поподробнее.
— Вы — как и коллаж — составлены из разных материалов. Если сверху покрыть все толстым слоем краски, то будет выглядеть красиво, как настоящая картина. Но если краску смыть, то ничего не останется.
— Хочешь сказать, что наши отношения сродни испорченному коллажу?
— Именно.
Дуня помолчала, а потом произнесла:
— Никола любит Тео, учти!
— А Тео любит Николу, — дополнил Хели. — Поэтому-то он так и разочарован.
Да, Дуне это следовало переварить, и было это нелегко. Она помолчала, потом вздохнула и спросила:
— А ты, Хели, как у тебя дела? — И с кокетливым смешком добавила: — Теперь ты можешь завоевать меня, если хочешь.
— Тебя никто не сможет завоевать, — тут же ответил Хели. — Ты принадлежишь фарфору. Постарайся же не нарушить хотя бы эту связь!
— Ах, Хели, звучит ужасно. Как упрек. — Голос ее показался Хели необычно робким. — Ну да все равно! В любом случае желаю тебе всего хорошего. Ты заслуживаешь лучшую женщину в мире!
— А может, я ее уже нашел, — ответил Хели и поспешно повесил трубку, опасаясь Дуниных расспросов.
Наступила суббота. Хели всю неделю напряженно работал, перезванивался, писал письма, пытался в промежутках заговаривать с Тео. Но ничего не выходило. Тео сам себе готовил пищу, не принимая никакой помощи, и вновь закрывался в ателье. В ответ на сообщения о звонках Амелии, Нини или Дуни он просто кивал, ни о чем не спрашивая. Лишь однажды он кратко осведомился о состоянии дел Амелии:
— Как у нее дела?
— Они проводят каникулы в Бургенланде[50]: Максим, его отец и Линда.
— Замечательно, значит, она уже выздоровела, дорогая Линда! Это был лишь предлог, чтобы вызвать к себе Амелию.
— Возможно.
Хели надеялся на продолжение разговора. Но Тео лишь помахал рукой, что означало прощальный привет, и исчез в мастерской.
— Ну и не надо, милая тетушка, — пробормотал обиженный Хели и тут же поправился: — Вернее, милый дядюшка. Впрочем, все это неважно!
Он привел в порядок письменный стол и принял необычное для себя решение — сходить выпить пива в «Корону». Он, который ненавидел кабаки и пивнушки! Все эти разговоры завсегдатаев: о футболе, телевизионных передачах, игре в карты — он просто не выносил.
