Хели остановился, чтобы перевести дух. Но не только поэтому. Его поразила представшая взору картина: волшебное видение на фоне темных камней. Неужели этот солнечный лучик ожидает его? Удивительное осознание сего факта вознаграждало его за все те оплеухи, что получил от жизни в последнее время. Хели иа секунду зажмурился, глубоко вздохнул и поспешил преодолеть последние шаги, словно боялся, что греза улетучится.
Но это была не греза.
— Привет, мистер Хайбердиель!
— Хели, — поправил он, пожимая ее руки. — Меня зовут Хели, о’кей?
— А я Дженни!
Он вспомнил классическую сцену в первобытном лесу: «Я — Джейн», «А я — Тарзан». Разве что Хели не издал торжествующего крика, унося Дженифер на руках. Подобное выглядело бы весьма необычно, на этом месте.
Она взяла Хели под руку, и они обогнули памятник. Дженифер рассказала историю его создания, от чего Хели с удовольствием бы отказался в момент столь волнующей встречи. Однако были соблюдены все традиции. Дженифер родилась здесь, и ей не хотелось превращать монумент в традиционное место встреч, в связи с чем Хели пришлось набраться терпения. Наверняка он поступил бы так же, если бы она очутилась в Вене. Показал бы ей Хофбург[48] или памятник Иоганну Штраусу. А пока она рассказывала, он нашел занятие своим глазам. Не отрываясь, смотрел на нее, восхищенный и растерянный от мысли, что это случилось с ним, Хели Хабердитцелем. Смущенно она заметила ему, что восхищаться следует Скоттом, а не ею.
А потом они бродили по городу. Был ясный, солнечный день, с безоблачным небом. В одном из летних кафе на открытом воздухе они поели мороженого. Ее зеленые глаза наяды взирали на него с поразительной кротостью. Такого у него еще никогда не было, даже с переполненной нежностью Лоттой Шух. Но Ламмвайлер не был Эдинбургом, и не стоило сравнивать обеих женщин.
Дженифер рассказывала о школе, предстоящих каникулах и о том, как она мечтает отдохнуть, «вытянув ноги». Ах, эти дивные ноги! Марлен побелела бы от зависти, если бы тогда увидела такие ноги. А они пропадали средь серой обыденности школьных будней!
— О чем вы задумались? — поинтересовалась Дженифер. — Я говорю и говорю — а вы даже не слушаете.
Отложив ложечку, Хели откинулся назад и с сомнением в голосе спросил:
— Дженифер, вы действительно учительница, на самом деле?
— А кто ж еще? — смеясь, спросила она. — Мэри Поппинс? Ну, ладно. Если так, то вы тогда Питер Пэн, мальчик, который совершенно не хотел становиться взрослым.
С этого момента они стали называть друг друга Мэри и Питер.
Она показала ему свою школу: старое почтенное строение, в котором она сама была когда-то ученицей. Беседуя, оба присели на одну из низеньких скамеек.
Дженифер была тщеславной: она хотела когда-нибудь стать ректором в этой школе, и шансы ее были велики. Она рассказывала о своей работе, планах и мечтах. И когда она так говорила, то напоминала Дуню, хотя внешне они были совершенно не похожи. И все-таки это было именно так: видимо, сейчас наступило время сильных женщин или просто Хели так «везло».
Он принадлежал к тем мужчинам, которые еще не понимали, что женщины с нежной и трогательной внешностью могли обладать твердой волей и быть готовыми на все ради достижения своих целей. И эти цели зачастую были важнее для них, чем мужчины. А он должен был, как и многие другие, учиться приспосабливаться к этому. В этом вопросе они были похожи с Тео, но только в этом.
В противном случае им пришлось бы удовлетворяться женщинами типа Лоттхен, у которых была лишь одна цель в жизни — оставить свою профессию, принять фамилию мужа, утратив собственную, и жить «только ради него». А потом однажды, когда станут старше, потрепаннее и разочарованнее, заявить: «Я отдала тебе лучшие годы своей жизни…» — или что-нибудь в этом роде.
Подобное Хели наблюдал у своих родителей, и это было ему неприятно. Он не имел особой привязанности к своей матери, поскольку и детство его, и юность сопровождали ее жалобы, и каждый раз он думал: а она — разве она не омрачила и не испортила лучшие годы отца?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Смешно, что именно сейчас, в этот момент, он вспомнил об этом. Он рассказал о своих переживаниях Дженифер. Она выслушала его очень внимательно, кивнула и сказала:
— Длительное партнерство образуется лишь в том случае, если не пытаются строить совместную жизнь по старым меркам. Борьба полов не является законом природы. Ее взращивают, а потом ею манипулируют: государство, церковь и патриархат.
— А разве эта борьба не обусловлена природой? — не совсем уверенно решился спросить Хели.
— Это не гарантировано, — заявила Дженни, которая преподавала биологию и знала суть вопроса. — Как раз это я и пытаюсь внушить детям.
Может когда-нибудь им пригодится.
Под вечер они покинули школу. Дженни, которая с большей охотой рассчитывала налоги на себя и деда, чем стояла у плиты за созданием яичницы с ветчиной или чего-нибудь подобного, пригласила Хели на ужин в маленький ресторанчик на Принцесс-стрит. Там их ожидал отдельный столик со свечами и удивительно вкусная еда — не кровавый стейк, что запомнился Хели еще по Лондону, и не кашеобразный перекисленный салат, а душистое жаркое из говядины с картофельными клецками и грибами.
А вот вином угощал Хели, не позволив ей вмешиваться. Они оживленно беседовали. Он излил ей свою душу, рассказав о Тео, о том, что он пережил с ним.
Дженни считала, что в дружбе время от времени следует сбрасывать балласт, как она выразилась, то есть каждый должен критически посмотреть на себя со стороны. Но если это не поможет, если друг превратился во врага, из-за зависти, ревности, все равно из-за чего, тогда каждый должен пойти своей дорогой, хотя это и будет причинять боль. Она тоже когда-то потеряла подругу, по той же причине, хотя обе и не желали признавать этого. Куда исчезли доверие, желание помочь друг другу, смех и слезы пополам — и откуда пришли горечь, недовольство и все более растущее непонимание?
— Теперь я уже редко вспоминаю ее, — продолжала Дженни. — Но когда такое случается, то у меня это больше не вызывает сильных эмоций. Все перегорело. — И она взглянула на него серьезно и печально.
— А вы не пытались вновь увидеться с ней?
Она покачала головой: нет, никогда! Подруга может и не имела ничего против, она как-то сказала одной знакомой: «Если я случайно где-нибудь встречу Дженифер, я поздороваюсь с ней и подам ей руку».
— При этом она казалась себе, конечно, великодушной, — огорченно закончила Дженифер.
Хели не мог понять ее печали, поэтому сказал:
— Но ведь так мило с ее стороны, что она, что…
— Мило! — нетерпеливо прервала его Дженифер. — Послушайте, любезное безразличие вместо дружбы, длившейся долгие годы, — это вы называете милым?
Хели испугался.
Он подумал: если он расстанется с Тео, окончательно и бесповоротно, то почему потом им не быть любезными друг с другом.
— Дружба сродни любви. — Дженифер откинулась назад и посмотрела в потолок. Мерцание свечей па столе странным образом преображало ее лицо, делая похожим на призрак — Даму в белом в доме Мак-Тэвишей. Хели уставился на нее, как на видение, что было уже однажды во время их первой встречи, и сердце его дрогнуло от восхищения. — Потом, когда она проходит, не остается даже любезности. Все ложь и лицемерие! И кажется, будто сердце твое изо льда.
Если Дженифер любила кого-нибудь или одаривала дружбой, она настолько отдавалась этому, что даже следовало остерегаться. На какое-то мгновение лицо ее исказила гримаса фанатизма и тут же исчезла. Дженифер рассмеялась, как будто ничего не произошло.
— И где же ты будешь сегодня ночевать, Питер Пэн? Лучше у тебя, хотелось сказать Хели, но Дженни уже продолжила:
— У меня маленькая квартирка, — поспешила сообщить она, словно читая его тайные мысли. — А отели переполнены. Что же делать?
Она заставляла трепетать его в ожидании, подсмеивалась над ним. Он разыгрывал перед ней отчаяние, смешил ее, взлохмачивая свою густую шевелюру и изображая посаженного на диету льва, сокрушался и вздыхал, снимал очки, протирал их, вновь надевал и, наконец, произнес, пожав плечами: