Она, свернувшись, лежала на кровати, обхватив голову коленями и руками. Молчала, не шевелилась, словно разбитая кукла. Когда он сел рядом, она вскинула голову. Он начал поглаживать дочь, и ее тело медленно расслабилось.
– Мы когда-нибудь перестанем делать из себя глупцов, папа?
– Ты никогда не была глупой.
– Кажется, была. – Положив подбородок на колени, она смотрела в пустоту. – Я проиграла наше пари. Полагаю, ты откроешь ту коробку сигар, которая у тебя осталась.
– Думаю, мы можем принять во внимание смягчающие обстоятельства.
– Как щедро с твоей стороны. – Она попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло. – Разве ты не собираешься в больницу, чтобы поддержать Харриет?
– Да, конечно.
– Тогда тебе лучше идти. Ты нужен ей.
Его тонкая костлявая рука продолжала гладить ее волосы.
– А ты?
– О, папа. – Слезы хлынули потоком, когда она повернулась к его руке.
Кирби спускалась по лестнице за Кардсом, который нес ее сумки. Прошла неделя с тех пор, как она обнаружила Рембрандта, долгая мучительная неделя. Она не находила утешения ни в искусстве, ни в доме. Все здесь хранило воспоминания, которые пугали. Она мало спала, а ела еще меньше. Знала, что теряла связь с тем, кем была раньше, и теперь собиралась вернуть себя.
Кирби открыла дверь Кардсу и остановилась в замешательстве, ослепленная ярким радостным утром. Ей захотелось заплакать.
– Не понимаю, с чего бы нормальному человеку вставать в такую рань и ехать куда-то в неизвестность.
Кирби взяла себя в руки и обернулась к отцу, который, босой и в отвратительном халате, спускался по лестнице. Редкие волосы стояли дыбом.
– Ранней пташке достанется червячок, – сказала она. – Я хочу добраться до домика и обосноваться. Будешь кофе?
– Только не тогда, когда я сплю, – пробормотал он. Кирби коснулась его щеки. – Не знаю, с чего ты вдруг собралась в эту лачугу в Гималаях.
– Это хижина Харриет, очень удобная. В Адирондаке, в двадцати милях от Лейк-Плэсида.
– Не придирайся к мелочам. Ты же будешь совсем одна.
– Я и раньше была одна, – напомнила она ему. – Ты злишься, потому что несколько недель тебе не на кого будет кричать, кроме Кардса.
– Он никогда не кричит в ответ. – Ворча, Фэйрчайлд внимательно рассматривал лицо дочери. Она сильно похудела. Под глазами залегли тени. – Тьюлип должна поехать с тобой. Кто-то же должен тебе готовить.
– Я сама буду готовить. Горный воздух сделает из меня обжору. – Он продолжал хмуро смотреть на нее. Кирби вновь коснулась его щеки. – Не волнуйся, папа.
– Но я волнуюсь. – Обхватив дочь за плечи, он прижал ее к себе. – Впервые в жизни я действительно серьезно обеспокоен.
– Все хорошо, папа.
– Кирби. – Он схватил ее за подбородок тонкой сильной рукой. – Ты должна поговорить с Адамом.
– Нет. – Слово яростно сорвалось с языка. Она с трудом восстановила дыхание. – Я высказала ему все, что хотела. Мне нужно некоторое время побыть в одиночестве.
– Убегаешь, Кирби?
– Так быстро, как только могу. Папа, Рик снова сделал мне предложение перед отъездом.
– Каким, черт возьми, образом это поможет что-то решить? Он всегда делает тебе предложение перед отъездом.
– Я почти сказала да. – Она коснулась его руки, желая, чтобы он понял. – Я почти сказала да, потому что это показалось наилучшим выходом. Я бы разрушила его жизнь.
– А что насчет твоей?
– Я должна склеить ее осколки. Все в порядке. Сейчас ты нужен Харриет.
Он подумал о своем друге, лучшем старом друге. Представил себе ее горе.
– Мелани собирается в Европу, как только поправится.
– Я знаю. – Кирби старалась не вспоминать выстрел, ненависть… – Харриет сказала мне. Мы оба будем ей нужны, когда Мелани уедет. Если я не помогу себе, как я смогу помочь ей?
– Мелани не увидит Харриет. Девочка уничтожает саму себя ненавистью. – Он посмотрел на дочь, свою гордость, свое сокровище. – Чем скорее Мелани выйдет из больницы и уедет за тысячи миль, тем лучше для всех.
Она знала, что он сделал, как боролся против собственных чувств к Мелани, защищая ее и Харриет от более острой боли. Он утешал обеих, не позволяя собственному гневу вырваться на свободу. Мгновение она молча крепко прижимала отца к себе. Слова излишни.
– Нам всем нужно время, – пробормотала она.
Отстранившись, улыбнулась, она не уедет вот так, со слезами на глазах. – Я буду сидеть в уединении в дикой местности и ваять, пока ты разберешься со своим ястребом.
– Такой острый язычок, и такое милое лицо.
– Папа? – Она рассеянно проверила содержимое сумочки. – Твои картины, надеюсь, теперь будут подписаны твоим настоящим именем? – Поскольку он не ответил, она подняла глаза. – Папа?
– Все мои картины будут принадлежать Фэйрчайлдам. Разве я не обещал тебе? – Он обиженно фыркнул.
Кирби заподозрила подвох.
– Эта твоя одержимость скульптурой, – начала она, внимательно вглядываясь в его лицо. – Ты ведь не собираешься подделывать Родена или Челлини?
– Ты задаешь слишком много вопросов, – заметил он и подтолкнул ее к двери. – Время идет. Поезжай. Не забудь написать.
Кирби остановилась на крыльце и обернулась:
– Это займет у тебя много лет. Даже если в тебе пробудится талант. Лучше иди и играй со своим ястребом. – Она поцеловала его в лоб. – Я люблю тебя, папа.
Филипп наблюдал, как она спустилась по лестнице и села в машину.
– Никогда нельзя вмешиваться в жизнь ребенка, – пробормотал он.
Фэйрчайлд широко улыбнулся и помахал на прощание. Когда машина исчезла из поля зрения, направился к телефону.
Лес всегда манил ее. В разгар осени он оживал, взрывался буйством красок, прежде чем завершить цикл. Кирби умиротворял этот порядок – рождение, рост, увядание, возрождение. Однако по прошествии трех дней она так и не нашла покой.
Поток, вдоль которого она гуляла, мчался и шипел. Воздух колол и бодрил. Она была несчастна и едва смогла смириться со своими чувствами к Мелани. Подруга детства оказалась долгим и мучительным заболеванием, и возможно, теперь она уже никогда не излечится. Кирби больше не считала это предательством, так же как не считала бы предательством злокачественную опухоль, которую необходимо вырезать. Она почти смирилась с этим, ради собственного блага и ради блага Мелани.
Кирби могла принять ситуацию с Мелани, еще предстояло разобраться с Адамом. Он не заболевание, поскольку не тратит жизнь на то, чтобы подпитывать собственные скрытые обиды. Он просто делал свою работу. И она не находила в себе сил стерпеть это.
Спрятав руки в карманы, она присела на бревно и, нахмурившись, уставилась на воду. Ее жизнь превратилась в хаос. Она запуталась. От этого тошнило.
